проволоки, разных приборов и т. д. Сам Ян был обвешан «винтовками и ятаганами»[148].

Отчего он так часто подвергал свою жизнь опасности, с энтузиазмом вызывался участвовать в рейдах, из которых можно было не вернуться, не боялся сложить голову в далеких краях? В конце концов, имелась возможность бесхлопотно нести службу в Оренбурге, так поступали многие. Или ему не терпелось выступить в роли имперского агента, действуя в интересах государства, которое искалечило его юность, едва не лишило жизни, которое продолжало угнетать Литву и Польшу? Впрочем, как уже говорилось, в усиливавшейся мощи этого государства была своя притягательность.

Наверное, имелись и другие мотивы, побуждавшие Виткевича ступить на стезю первопроходца-разведчи-ка. Он намеренно шел навстречу опасности, ставил на карту свою жизнь – это было у него в крови, безмятежное, сытое существование ему претило. Не будь крожской драмы, Ян наверняка примкнул бы к повстанцам 1830 года и сражался с царскими войсками. Лишенный такого шанса, он по-своему спорил с судьбой, играл с ней в орлянку.

Возможно, в какие-то моменты молодой офицер сознательно искал смерти. Разочарований в его жизни хватало. Тосковал по родине и переживал из-за того, что поляки, продолжавшие бороться за свободу, могли счесть его отступником. Оттого, что утратил близость с членами родной семьи, на сердце становилось еще горше. Сказывались годы разлуки, да и история с Яновским не прошла бесследно.

Какое-то время ни писем, ни денег из Пошавше Виткевич не получал. Об этом стало известно Зану. Когда они на паях снимали квартиру, Яну часто было нечем платить, а если у него появлялись средства, то расходовал он их быстро, с легкостью. Томаш ругал его за житейскую неопытность, бесхозяйственность и переживал из-за трудностей, с которыми сталкивался Ян. В письме Ходкевичу от 7 июня 1832 года Зан отмечал, что из дому Виткевичу не отвечают, денег не присылают, и это сказывается на бюджете приятелей. В письме Петрашкевичу он также упоминал о финансовых трудностях Виткевича, который «напрасно ждал посылок из дома»[149].

Игнаций, теперь управлявший Пошавше, не раз обещал прислать пять тысяч рублей и даже потребовал от Яна расписку в том, что эти деньги он получил. Расписку Ян отослал, а денег все не было. В конце концов пришли, вероятно, после упрашиваний и длительного ожидания. Вряд ли это способствовало потеплению в семейных отношениях.

Но не будем преувеличивать степень разлада, ведь Яна не вычеркнули из фамильного списка, а со временем, когда он стал легендарной личностью даже стали им гордиться. Особенно после его смерти. Но то, что разлад существовал, не подлежит сомнению. Это была одна из причин, которые заставляли Яна мрачнеть и замыкаться в себе. Конечно, хандра не была каждодневной. Он не чурался хорошей компании, выпивал с друзьями, играл в карты…. Но не был беззаботным весельчаком и всякий раз норовил быстрее покинуть Оренбург, пускаясь в странствия по степям и горам уральским.

На Рождество 1834 года Перовский предоставил своему адъютанту короткий отпуск, чтобы тот навестил родных. Доказательство высочайшего доверия. А ну, как очутившись в Литве, забросит чепец за мельницу, учудит что-нибудь этакое «освободительное»? Но Василий Алексеевич успел достаточно хорошо изучить своего любимца и видел, что тот прикипел душой к оренбургскому фронтиру, дикой Степи, поддавшись непередаваемому очарованию Востока. Да и его отношениям с семьей не хватало прежней сердечности.

В конце декабря Ян прибыл в Вильно, затем явился в Пошавше. Как его встретили мать с новым супругом, братья, сестры? Обняли, расцеловали, но холодок в общении присутствовал.

Сохранилась запись в дневнике племянницы Эльвиры: «В 1835 году Ян Виткевич приехал домой как адъютант Перовского»[150]. Не брат отца, родной дядя, а адъютант генерал-губернатора. Так его воспринимали.

Из книги Сафонова:

«…Виткевич на свободе, даже едет в отпуск – наконец домой, в Литву. С ним слуга, невиданно одетый, изумляющий обитателей литовских местечек чудесами джигитовки; пожалуй, тургеневский Муций из “Песни торжествующей любви” произвел на сограждан сходное впечатление, вернувшись с таинственным малайцем»[151].

Азиатский слуга произвел особенное впечатление на обитателей Пошавше, слухи дошли даже до Оренбурга. Виктор Ивашкевич поделился ими с одним из своих подчиненных, тоже ссыльным поляком Адольфом Янушкевичем, и тот записал в дневнике: «Рассказывал мне Виктор о киргизе, которого Виткевич возил с собой в Литву. Так ему понравилась наша страна, а в особенности некая Антося, служившая у родных его пана, что захотел сменить веру, жениться и остаться там, но пан не позволил»[152].

Когда Ян гостил в Пошавше, его портрет написал талантливый белорусский художник Валентий-Вильгельм Ванькович. Эльвира пометила в дневнике: «В семье есть портрет Виткевича в мундире адъютанта, с аксельбантами». Сам портрет не сохранился, но уцелела сделанная с него фотография. Эльвира вспоминала: «Стах (брат Станислав – авт.) прислал мне фотографию красивого офицера с грустными глазами – должно быть, это снимок с портрета. Брат мой не знал, откуда это у него…»[153].

«Грустные глаза» – верно подмечено, «красивый офицер» не был счастлив, и личная жизнь у него, видно, не складывалась.

У Виткевича появлялись романтические увлечения, не век же было горевать после неудачной влюбленности в Анну Яновскую. Их не могло не быть у блестящего офицера, который, как констатировал Зан, «в течение двух лет приобрел всеобщую известность»[154].

Виткевич ухаживал за дочерью Ходкевича, Ксавериной. и сентября 1834 года Зан написал ее отцу, что Ян обещал сочинить для нее романс или «башкирскую песенку». Евсевицкий отыскал в личном архиве Зана текст, который, как он допускал, и являлся этой «песенкой» или «романсом»:

«Батыр, Батыр, скажи, неустрашимый муж,

Какое солнце печет тебя сильнее?

То, что кружит над тобой по небу,

Или то, которое обращает на тебя свой взгляд?

Сияют солнца лучи, а душа принадлежит пастушке,

Оно жжет голову, она – жжет сердце»[155].

Эти строки свидетельствуют не только о нежном чувстве, но и об определенном нарциссизме Яна, изображавшего себя «неустрашимым мужем». Впрочем, он и впрямь был неустрашим, отважен и в то же время одинок. Что-то мешало остепениться, завести семью, заставляло снова и снова искать опасностей в Степи. Он словно проверял на прочность свою удачу, но это не прибавляло ему ни благодушия, ни оптимизма.

Польский заговор

Очередным потрясением для Виткевича стали события осени 1833 года. От нескольких заключенных, томившихся в оренбургском тюремном замке, поступила информация о якобы готовившемся заговоре поляков. Задумали, мол, мятеж – с убийством военных и полицейских чинов