Оренбургского Неплюевского военного училища, уроженец Сардинского королевства Петр Иванович Демезон (Де-Мезон), которого также привечал Перовский.

Демезон выехал в Бухару под видом татарского муллы Мирзы Джафара в ноябре 1833 года и вернулся в Оренбург в июне 1835 года. Эта длительная поездка оказалась результативной. Петр Иванович составил подробнейший отчет о Бухарском ханстве, проживавшем там населении, экономике, культурных традициях, особенностях различных районов. Легендирование в качестве муллы существенно облегчило ему сбор информации и контакты с местными жителями, включая представителей властей. Но к первому министру (кушбеги) Хаким-бею он явился официально, как посланец оренбургского генерал-губернатора, и, сумев преодолеть недоверие, наладил контакт с этим сановником.

Это не означало, что бухарская феодальная верхушка внезапно прониклась дружескими симпатиями к России – неприязнь по-прежнему доминировала, но открыто не проявлялась. В отличие от хивинцев бухарцы были более осторожны и извлекали выгоду из торговли с северным соседом. «Бухарцы, хотя и питают в глубине не меньшую, чем хивинцы неприязнь к России, – писал Демезон, – пытаются все же в своих интересах скрыть ее, чтобы это не отразилось на отношениях наших правительств, сохраняющих, по крайней мере, внешне, дружественный характер»[173].

То, что в публикациях отчет Демезона традиционно объединяют с последующим отчетом Виткевича, логично. Оба молодых человека (они были практически одногодками, Демезон родился в 1807 году), одержимых страстью к изучению Востока и выступавших в роли имперских агентов, во многом походили друг на друга. Но впоследствии пути их разошлись. Демезон прожил долгую и спокойную жизнь ученого-востоковеда, профессора и государственного чиновника.

В 1835 году Гене снова предложил направить Виткевича в Бухару. Перовский поддержал, но при этом подстраховался, памятуя негативную реакцию верхов на делегирование Виткевичу официальных полномочий. Формально его в Бухару не посылали, ограничив поручение рутинной разведывательной миссией в Степи и освобождением из плена казака Степанова с женой (разбойники похитили их во время покоса). Это признавал в своем отчете сам Виткевич, который не случайно начал его с пространного объяснения (скорее, оправдания) своего посещения Бухары, состоявшегося в 1835–1836 годах.

«Цель и предмет отправления моего в Степь, – писал он, – состояла собственно в том, чтобы вникнуть в положение и отношение дел, отдаленных от Линии родов киргизских, действовать внушениями на умы и дух ордынцев, доставить возможно верные и подробные сведения по делам этим, проведать о влиянии бухарцев, хивинцев и англичан и, наконец, стараться о выручке захваченного в прошлом году в плен казака Степанова с женою».

Далее он настойчиво подчеркивал, что в Бухару он, дескать, вовсе не собирался и туда его вынудили направиться сезонные и климатические условия – суровая зима, а также небезопасная обстановка по ходу следования торгового каравана, с которым он путешествовал:

«Таким образом, назначение мое ограничивалось пределами степи, но обстоятельства принудили меня проникнуть далее и побывать даже в самой Бухаре. Строгая зима и глубокие снега были тому причиною, что в течение зимы не было возможности предпринять обратный путь; аулы, расположившиеся уже на зимовку, начинают подвигаться на Север не прежде весны; трудный и дальний путь, холода, недостаток порядочной пищи расстроили здоровье мое, и мне необходимо было собраться с новыми силами, чтобы совершить обратный путь; и наконец, ташкентцы и хивинцы, которые теперь во взаимной вражде, разъезжали большими шайками по всему пространству по ту сторону Сыра[174], и если бы я им попался, то, без сомнения, не миновал бы смерти или рабства; все это и заставило меня продолжать путь с тем же караваном, с которым я вышел, до Бухары, а оттуда выехать в такую пору, когда уже мог надеяться примкнуть к аулам, прикочевывающим на лето к нашим пределам»[175].

Все эти многословные объяснения недостаточно убедительны. Неужели Виткевич, пустившийся в путь в ноябрьские холода, не был осведомлен о скором наступлении зимы? Или о шайках, промышлявших на большой дороге? Все это не было секретом ни для Генса, ни для Перовского. Ясно, что Виткевич действовал с одобрения губернатора и главы Пограничной комиссии, но это была негласная, тайная договоренность.

При всех симпатиях к нему и понимании того, что он прекрасно справится с возложенным на него поручением, Перовский не забывал о том, что высшее начальство полностью не простило поляка и считало его недостаточно благонадежным. Да и сам правитель Оренбуржья, возможно, в глубине души не исключал возникновения какой-то чрезвычайной ситуации, которая заставила бы Виткевича стать невозвращенцем. В общем, следовало обезопасить себя на случай возможных претензий.

Посещение Бухары было давней мечтой Виткевича, и он был счастлив пуститься в это путешествие, сопряженное со смертельным риском. Тот факт, что Демезон вернулся оттуда целым и невредимым, еще ничего не доказывал. Немало других визитеров сложили там головы. Любой христианин в Бухаре воспринимался как потенциальный враг, и его судьба в конечном счете зависела от случая.

О том, что он может не вернуться, Виткевич говорил Зану. С другой стороны, его угнетало затянувшееся пребывание в Оренбурге (увещевания Ходкевича – в пользу бедных), он начинал жаловаться на скуку и тосковать по настоящему делу. Непродолжительных вылазок в Степь было уже недостаточно. Бухарская экспедиция – это нечто новое…

Один из слуг Яна по прозвищу Макбет (у хозяина имелось чувство юмора) струсил и отказался сопровождать Виткевича. Провожая его, плакал навзрыд, опасаясь, что больше не увидит. Остальные оказались смелее. Кроме самого Яна, его маленький отряд состоял из пяти киргизов. Им выдали восемь верблюдов и двух лошадей. На дорожные расходы Пограничная комиссия выделила 3 тысячи рублей[176].

Отчет Виткевича содержит массу сведений о жизни и поведении кочевых племен, их культуре, традициях, взаимных счетах и распрях, о набегах и грабежах, которыми они промышляли. При этом Виткевич сетовал по поводу того, что Россия не пользуется в Степи достаточным влиянием и не может положить конец царившим там вольнице и разбойничьему беспределу, обеспечить нормальные условия для торговли и экономического развития.

«Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения и страха, который необходим для повиновения. На любовь и привязанность нравственную, добровольную, основанную на убеждении и рассуждении, на такую привязанность ни считать, ни полагаться нельзя. Снисходительное и миролюбивое правительство наше доселе тщетно надеялось достигнуть этим путем повиновения и спокойствия в Орде Зауральской. Неоднократно случалось мне слышать в ответ от кайсаков, которых хотел я устрашить угрозами и заставить отречься от воровского промысла своего: что русские нам сделают? Не в первый раз слышим мы эти угрозы, не в первый раз грабим их, и поколе Аллах