Через несколько дней я была в гостях у Шани – впервые. Она после школы всегда к бабушке приходила, а родители ее только вечером забирали – после работы, так что я тоже у бабушки ее навещала. А тут папа Шани приехал за мной на машине и отвез к ним домой – на другой конец города. И вот я зашла, а Шани стоит у себя в комнате с тряпкой в руках и говорит: «Прости, мне нужно сначала домыть дверь, а потом будем играть». И я все не могла поверить, что Шани, которая живет на вилле с огромным садом, которая гладила меня по волосам и жалела – а у нее самой волосы очень светлые, гладкие, до попы, и лицо нежное, – что эта Шани вдруг моет дверь, потому что я ничего дома не делала, даже игрушки не всегда на место возвращала, а убирать меня никто и не просил – это мама делала, и я почувствовала такую любовь к Шани и подумала, что, наверное, поэтому она такая, а из меня непонятно что вырастет, если я дверь мыть не буду… На следующий день я попросила у мамы губку и помыла дверь, хотя она была совершенно чистая, и мама сказала, что лучше бы я пыль вытерла. Но пыль вытирать что-то не хотелось…

Ну, если честно, я знаю, как это все началось. Из-за девочки по имени Ноа Бен-Ами, которую мы звали Ноа Бет[4], потому что в классе была еще одна Ноа. Она года на два была нас старше, у нее уже даже грудь начинала расти – это в первом классе! А с мозгами что-то не то было, поэтому она и училась в первом, а не в третьем. Ее со мной посадили – так получилось. Помню, я как-то пришла домой и родителям сообщила, что – когда вырасту – буду зонà. (Я по-русски этого слова не знала.) Они так переглянулись странно и спросили, знаю ли я, что это? А я говорю: ну да, мне Ноа Бет сказала, по-моему, очень интересная работа. Ты – очень красивая женщина, и тебя фотографируют мужчины, а я и сейчас красивая женщина, и меня папа фотографирует, так что я уже почти зона. Только – говорю – мне непонятна одна вещь: почему надо на дороге стоять и чтобы машины рядом с тобой останавливались? Там ведь не очень красиво фотографироваться, к тому же не у всех с собой фотоаппарат, так очень долго ждать можно, пока подъедет кто-то с фотоаппаратом… Ну, родители мне объяснили, что такое зона, хотя им не очень хотелось, и посоветовали с Ноа Бет не дружить. А мне Ноа жалко было, потому что все в классе ее сторонились, и я не пересела. А через несколько дней Адар написал мне в записке, что меня любит. А я такая глупая была: показала эту записку Ноа. И она на переменке перед всем классом прочитала и высмеяла ее, а я не подозревала, что она ее взяла из моего ранца, и Адар подумал, что это я ей так сказала сделать, и возненавидел меня. А я все хотела ему объяснить, потому что он мне на самом деле нравился, то есть я еще не решила, нравится он мне или нет. Но при всех не хотела. У нас в тот день были кружки в одном и том же месте: у него – дзюдо, а у меня флейта – это меня папа заставлял, не знаю почему – он, кажется, страдал, когда я дома занималась, все повторял: «Природа отдохнула, о-о-о, как она отдохнула…» И вот я думала, что все скажу Адару после обеда, а он, не дожидаясь моих слов, толкнул меня и сказал, что я – дура и что он это в шутку написал, а на самом деле я – уродина. А он очень популярным был в нашем классе, особенно у мальчиков. И на следующий день, когда он вспомнил, что я – русия, его все поддержали, и началось…

А когда мы переехали сюда, в Хайфу, меня поместили в класс Таля Зээви[5] – мальчика с волчьей фамилией и зелеными, волчьими глазами, всегда голодными, но не в смысле еды, а по-другому. Его все боялись. Рассказывали, что во втором классе он так избил одну девочку, что она попала в больницу. Но Таля не выгнали из школы, потому что его папа или дедушка – большой начальник, может, даже в правительстве.

Таль Зээви по классу, как король, ходил – то обзовет кого-то, то ущипнет, то вынет жвачку изо рта, скажет: «Жуй!» – и если стерпишь, то похвалит – по плечу хлопнет или позволит тебе дать ему списать… А если не стерпишь и ответишь – то у него есть друг Асаф – высокий и худой, как палка, с обезьяньим ртом – он за ним ходит как тень и все приказания выполняет. Например, Асаф тебя держит, а Таль Зээви бьет головой об стенку, или Таль Зээви руку заламывает, а Асаф на ноги наступает, чтобы не убежала – да, да, да, это все со мной было, потому что я конечно же не терпела, я конечно же отвечала! Был один период, когда они меня после школы каждый день подкарауливали – иногда к ним еще мальчишки из класса присоединялись – Талю не отказывали, и хотели – главное – унизить, но я при Тале не плакала, только с ненавистью на него смотрела, поэтому меня били еще сильней. Один раз я не выдержала и решила, что сбегу во время последней переменки. Надо было только охранника преодолеть. Он на воротах сидел, а в кармане – пистолет. И он не должен был позволять никому уходить из школы до конца занятий – только если родители заберут – потому что до часу дня школа за нас несет ответственность. Я понимала, что пистолет – для террористов, но думала: а вдруг все равно, когда буду перелезать через забор, он начнет стрелять? А просить у него выпустить было бессмысленно – он бы сказал маме позвонить, чтобы меня забрала, а она на работе была – в другом конце города. Поэтому я быстро перекинула ранец через забор и начала лезть, а охранник, конечно, увидел, закричал: что ты делаешь, слезь сейчас же! А я плакала и кричала: не стреляй в меня, не стреляй, я все равно убегу, и как-то очень быстро перелезла, он даже подбежать не успел, и понеслась в сторону автобусной остановки. Только я такая была в тот день, что мама – когда пришла вечером – заставила меня все рассказать, просто вытянула, и было бессмысленно отпираться, хотя я до этого довольно долго ей врала, что синяки оттого, что падаю, и она делала вид, что верит. На следующий день мама пошла в школу и подошла во дворе прямо к Талю Зээви, хотя она его не видела до этого, и сказала: «Пойдем к директору», а он: «Не пойду, – и с вызовом: – Что ты мне сделаешь, русия масриха?» И тут она взяла его за руку и насильно потащила к директрисе. Только та не Талем возмутилась, а мамой: «Вы применили насилие к ребенку, у нас так не принято, вы не у себя в России…» Ну потом она, конечно, обещала с его родителями поговорить. Особенно после того, как мама сказала, что она – журналист… И на какое-то время прекратилось. Недели на две.

Ну так вот. В тот день я постаралась сразу после уроков уйти и надеялась, что встречу во дворе Олиного дедушку – я иногда так спасалась. Но не успела, потому что очень быстро встретила Таля Зээви с Асафом. Точнее, они просто ждали, пока я выйду, а я шла за Эстер, нашей учительницей, и молилась, чтобы она не сворачивала и спустилась по ступенькам – оттуда рукой подать до ворот, но она свернула налево, и не могла же я за ней пойти, а никого уже почти не было, и коридор – узкий… Они догнали меня, и Таль Зээви сказал: «Поцелуй мой ботинок, тогда все прощу», а я ответила: «Еще чего», то есть я сказала тикфоц ли – это буквально значит «можешь прыгать», а на самом деле – «еще чего», и тогда он плюнул в меня – прямо в лицо, а я вытерлась рукавом и сказала: «У тебя слюна, как у верблюда, и пахнет так же», а он сказал: «Я сейчас тебе так вмажу, что ты полетишь обратно в Россию, прям сейчас полетишь». И ударил так, что я въехала головой в стенку, и вот это была та самая соломинка… Рядом валялась какая-то железная балка – отвалилась от чего-то – довольно длинная, и я ее схватила и стала ею размахивать – кругами – и кричала: моя голова – не футбольный мяч и, если кто-то до меня хоть пальцем дотронется, я ему вскрою череп камнем, которым разбиваю цнобарим, потому что мне надоело видеть так близко эту голубую краску на стенах – я ее ненавижу – и больше не будет стенок, клянусь, что не будет! Но это я все внутри кричала – на самом деле я кричала: а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, а когда устала, то начала кричать то, что до этого в голове вертелось: пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет, пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет… Они, наверное, подумали, что я с ума сошла, потому что попятились и не попытались вырвать из рук балку, и Таль Зээви сказал Асафу: «Это она нас проклинает, она – ведьма» – и стал кричать мне: «Замолчи!» – а я не переставала, пока не начали спускаться с третьего этажа старшеклассники и Таль с Асафом не убежали, а я в тот день не поехала на автобусе, пошла пешком, и все повторяла: тот вечерний несказанный свет, тот вечерний несказанный свет…