ты не занимаешься магией, — он искоса взглянул в ее сторону. — Что случилось?

— Мы объявили о прекращении огня, помнишь?

— Да, — нахмурившись, он посмотрел на нее. — Но ты передумала не поэтому.

Она посмотрела на свою ладонь, ее окровавленные пальцы сжались в кулак.

— Я просто продолжаю думать, что, возможно, миссис Джермейн не была бы так одержима, если бы защитные чары были целы.

И вот оно. Он обогнул диван и опустился на его незанятую половину. Еще несколько лепестков оторвались от цветка и полетели вслед за ним, как конфетти.

— Может быть, — сказал он, схватив листок, прежде чем тот упал на пол. — А может и нет.

Некоторое время после этого они сидели в напряженном молчании. Он почти растер лепесток в пыль большим и указательным пальцами, прежде чем, наконец, набрался смелости взглянуть в ее сторону. Когда он это сделал, то обнаружил, что под ее пристальным взглядом его медленно расчленяют.

— Это был Джеймс? — спросила она. — В телефоне.

Его желудок перевернулся. Он сосредоточился на том, чтобы стряхнуть с пальцев остатки лепестка, и заскрежетал зубами, да так сильно, что те чуть не треснули.

— Так оно и было, не так ли? — Уайатт встала на колени, и платье задралось вокруг нее, когда она повернулась к нему лицом. — Что ты ему сказал?

— Ничего, — сказал он, потому что это, по крайней мере, было правдой.

— Ладно, хорошо. Что он тебе сказал?

Его левый глаз дернулся, и он ткнул в него пальцем. Он не хотел говорить о Джеймсе. Не хотел думать о том, как близко была Уайатт, или о том, сколько раз они сидели в этих самых позах, не касаясь друг друга руками, старый вентилятор не работал, горячий летний воздух влажно проникал из одного конца комнаты в другой.

— На этот раз ты должен быть начеку, Питер, — отчитывал Джеймс, доставая из своей сумки потрепанные DVD-диски. — Это Спилберг во всей своей красе.

В эти дни телевизор был сломан, Джеймс ушел, а Уайатт была все равно что мертва.

— Давай разберемся с этим, — сказал он, вместо того чтобы ответить на ее вопрос. — Зачем использовать черный порошок? Почему дневник не призывает тебя добавлять кровь Уэстлоков непосредственно в почву?

Она шмыгнула носом, потирая кончик.

— Не знаю. Я использовала чернила, потому что так велели мне дневники.

— Чернила?

— Да, порошкообразные чернила.

— Думаешь, это они?

Она бросила на него циничный взгляд.

— Они в чернильнице. Все, что нужно, — маленькое перо с перьями, чтобы завершить эстетику.

— Хм. — Он наклонился и взял пузырек со стола. Вертя его в руках, он наблюдал за перемещением вещества внутри в виде песочных часов. — Знаешь ли ты, что кости являются отличной добавкой к почве? Фермеры часто используют органическую костную муку от животных, убиваемых на бойнях, в качестве удобрения.

— Нет, я этого не знала, — осторожно ответила она.

— Костная мука выпускается в виде порошка, — продолжал он, теребя гранулированную пробку. — Посыпь ею верхний слой почвы, добавь в компост, и растения поглотят ее. В ней есть все, что им нужно для хорошего роста — калий, фосфор, кальций. Добавь немного ведьминой крови, и растения внезапно станут защитой от зла. Уговори их, и они расцветут под твоими руками.

Ее взгляд метнулся к пузырьку в его руках. К тому, что находилось внутри. Ему не нравилось думать об этом — о содержимом пузырька. О тех ужасах, которые он пережил, чтобы его заполучить.

Просто, но не легко.

— Эту особую костную муку готовят прямо здесь, на ферме. — Он постарался, чтобы это прозвучало как ни в чем не бывало. Чтобы она не заметила, как правда разрывает ему сердце.

Он почувствовал, как она изучает его, прежде чем спросить:

— Чьи это кости?

Этот вопрос задел его за живое и запал ему в душу.

— Ингредиенты просты, — сказал он, ткнув пальцем в ее открытый дневник. — Самое сложное — собрать кровь, которая обладает сильным действием. Можно взять сок из дерева, но он не превратится в сироп, пока не закипит. Так говорил твой дедушка.

Уайатт, стоявшая рядом с ним, напряглась.

— Почему ты не ответил на мой вопрос?

— Потому что это не имеет значения.

— Но ты мог бы сказать, что это куриные кости. Ты мог бы сказать, что они сжигали кости домашнего скота, и я бы тебе поверила.

Было слишком трудно смотреть на нее, и он не стал этого делать, подался вперед, пока его локти не уперлись в колени.

— Не лги мне, Питер, — сказала Уайатт. — У нас не может быть перемирия, если у тебя есть секреты.

Он осторожно поставил флакон обратно на стол. Стекло звякнуло об оцинкованное дерево. В наступившей тишине было слышно, как упала булавка.

— Они мои, — наконец признался он.

— Твои…

— Кости. В чернилах.

Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы понять, что она застыла как вкопанная. Уайатт переваривала услышанное, отчаянно пытаясь найти во всем этом смысл. Он также знал, что она, возможно, не могла понять ничего из этого. Потому что он сидел рядом с ней, целый и невредимый, и теперь, когда она вернулась, ни одна его частичка не пропала.

Ее вопрос прозвучал шепотом.

— Как они могут это делать?

— Они сжигают тело, — сказал он, расставляя все точки над «и». — Когда огонь утихает, они берут обугленные останки и растирают их в пыль.

Ступка, пестик и густая черная паста. Сажа в хрупкой бутылке.

В конце концов, это все, что от него оставалось.

Уайатт, стоявшая рядом с ним, не мигая, смотрела на него.

— Но как это возможно?

Он знал, о чем она спрашивает, и не хотел ей говорить. Он не хотел, чтобы она знала, что он не всегда был таким, перебегая из одной жизни в другую. Что когда-то давным-давно он был настоящим мальчиком — хватал ртом воздух между мирами, кровь скапливалась в его легких, а отец умолял голодную тьму:

— Я сделаю все, что угодно, только оставь его в живых.

Он не хотел говорить ей, что большинство проклятий поначалу выглядели как дары.

— Самое забавное в бессмертии, — сказал он вместо этого, — то, что смерть не остается надолго.

Послышалось тихое мяуканье, и на спинку дивана запрыгнула мохнатая фигурка. При виде Крошки, древней домашней кошки, его грудь раздулась. Она приземлилась ему на руки, взмахнув хвостом… еще одна вещь, которую он потерял в тот день, когда ушла Уайатт, и вот она здесь, будто никогда не уходила.

Мягкое тепло ее маленького тела дарило ему единственный источник утешения. Зарывшись руками в мех, он сказал:

— Я сотни раз