жил и умирал на этой ферме. А может, и больше. После стольких раз теряешься в памяти.

Смысл его признания стал очевиден для них обоих. Он не мог заставить себя взглянуть на Уайатт. Сидя у него на коленях, Крошка слегка коснулась головой его пальцев, ища ласки. Он погладил бархатистую шкурку у нее за ухом и добавил:

— Это самое старое из того, что я видел.

Он украдкой взглянул в сторону Уайатт и увидел, что ее глаза широко распахнуты и ничего не выражают.

— Скажи что-нибудь, — приказал он.

Запнувшись, она быстро заморгала.

— Фото в часовне…

— Сделано в те дни, когда я был обречен на заклание. Для науки.

Кровь отхлынула от ее щек, и она стала бледной, как привидение. Они снова погрузились в неловкое молчание. Питер смотрел, как с увядающего крокуса опадают лепестки, ощущая на себе пристальный взгляд Уайатт, словно она изучала его в поисках улик. Он не знал, как сказать ей, что она ничего не найдет, не знал, как объяснить, что все его раны были спрятаны внутри, гноились там, где никто другой не сможет их увидеть.

Наконец, она тихо заговорила.

— Если я пролью кровь на почву без порошка, что-нибудь вырастет?

— Можешь попробовать. Это не сработало ни у кого из Уэстлоков, которые были до тебя.

— Так вот почему они держали тебя все это время? Чтобы усиливать свои способности?

— Без садовника, — печально сказал он, — некому будет удерживать стену. Это твое наследие.

— Но без твоих костей не будет наследия Уэстлоков.

— Сила всегда приобреталась путем захвата. Уэстлоки брали.

Она обдумывала это, наблюдая, как Крошка удовлетворенно мурлычет у него на коленях. Наконец, она сказала:

— Неудивительно, что ты хочешь моей смерти.

Возможно, когда-то давным-давно. Может быть, в тот дождливый день у леса, когда обида жгла и липла к его груди, а зверь размахивал перед ним свободой, как морковкой. Но теперь? Теперь у него не было выбора.

«Трус», — напевал этот адский голос у него в голове. «Не сваливай все это на меня».

Его пронзила боль, и он, поморщившись, отдернул руку. Убрав когти, Крошка соскользнула на пол и с презрительным видом скрылась из виду, задрав пушистый хвост. Он слизнул красную капельку с пальца и поднялся, чтобы уйти.

Не имело значения, что в прошлый раз у него сдали нервы. Не имело значения, что они заключили временное перемирие, или что прошлой ночью он лежал без сна, чувствуя, как в животе скручивается чувство вины, а мысли об Уайатт пульсируют в его крови. Она всегда умирала, еще до конца. Он всегда собирался убить ее. Такова была сделка, которую он заключил, и не было другого выхода, кроме как пойти до конца.

— Продолжай пытаться, — сказал он, направляясь в холл. — У тебя получится.

Он остановился у двери, привлеченный звуком своего имени. Он не обернулся, но почувствовал, как ее взгляд прожигает дыру в его спине.

— Как бы там ни было, — сказала она, — я сожалею о том, что они с тобой сделали.

Ее голос растопил остатки его мужества. Он оставил ее там, ничего не ответив, его тошнило, и он нетвердо ступал, а нестареющий шепот зверя шипел у него по спине.

10. Уайатт

Кухонный стол был завален увядающими растениями. Помидоры и кинза, каладиумы, мимозы и фиолетовые петунии с дырявыми лепестками. Уайатт сходила в теплицу и собрала одно растение за другим, выбирая те, у которых были увядшие листья и тяжелые головки. Тусклые, бесцветные и высохшие.

— Природа всегда использовалась как защита от тьмы, — сказал ей Питер, и именно это она намеревалась сделать.

Пускать кровь, как это делали Уэстлоки, жившие до нее. Чтобы защитить дом от чар и не подпускать к нему тьму леса. Главным образом, она хотела избежать повторения того, что случилось со старой миссис Джермейн.

Джеймс скоро приедет, и они вместе разберутся с остальным.

Он больше не звонил. Ни предупреждений, ни советов. Три дня тянулись медленно. Три дня приводили ее в бешенство. Три мучительные ночи. За это время она безрезультатно содрала все десять пальцев. Она смешивала кровь и кости до тех пор, пока черное не поглощало красное.

Она изо всех сил старалась не думать о том, что в нем было. Делала все возможное, чтобы не обращать внимания на невероятные последствия, связанные с мальчиком, который жил и умирал сотни раз на протяжении нескольких сотен лет. Будто Питер был бутоном, вырванным из почвы за мгновение до того, как расцвел. Добывали его прах, а затем сажали заново, подобно тому, как фермеры собирали урожай, а затем закапывали семена.

Ей становилось дурно от одной мысли об этом. Все летние месяцы она чувствовала запах крови на его коже, но никогда не копала глубже. Все эти ночи в полнолуние, гадая, куда он исчез, она никогда не задавала вопросов. Каким бы глубоким ни было его предательство, ее собственное ощущалось еще глубже.

Она сосредоточилась на своей мешанине, в точности следуя письменному указанию отца. И все же ничего не произошло. Питер сказал ей, что это просто, но в то же время нелегко. И он был прав. Как бы она ни старалась, растения продолжали медленно увядать, пока в кухне не запахло сладким и влажным, а у нее не разболелась голова. Крокусы стояли на краю грядки, и белая плесень покрывала почву, как снег. Будто она ускоряла разрушение, просто находясь рядом с цветком. Будто ее кровь была отравлена.

Теперь она лежала лицом вниз среди разбросанных глиняных горшков, из старых наушников ее матери доносилась музыка, шнурок от ботинка Питера был закреплен у нее на шее. Продевая маленькую синюю пуговицу за шнурок, она позволила тихому шелесту дождя погрузить ее в транс. За последние несколько часов она не сделала ровным счетом ничего. У нее не текла кровь. Она не двигалась. У нее не было ни единой связной мысли. Она только смотрела, как серебристый дождь барабанил по стеклу, и слушала бесконечную музыку конца девяностых.

На другом конце кухни раздались три сердитых удара в дверь. Текущая песня затихла, и трек сменился чем-то новым. Мечтательные синтезаторные аккорды с шипением пронеслись в ее голове. Она закатила глаза.

Может быть, в этом и было все дело. Может, внутри нее было что-то не так. Что-то извращенное и странное. Может быть, все, что она умела делать, — это заставлять вещи гнить.

По кухне пронесся еще один шквал ударов. Уайатт щелкнула по петунии. Она смотрела, как ее лепестки осыпаются на пол, словно гнилое конфетти. Потом