Белокаменную. Всерьез или себя жалко стало, хочет, чтобы пожалел? А черт с ним! Пусть стреляется, еще его беречь!

Ставцев вынул из кармана пистолет. Погладил рукой его вороненую сталь. Курбатов оробел. Д вдруг и правда застрелится? Долго ли? Рванулся вперед и выхватил пистолет из рук Ставцева. Тот, наверное, этого и хотел. Припал к земле, рыдания сотрясали его плечи.

«Раскис», — решил Курбатов. С тоской огляделся по сторонам. Брели по дороге такие же, как и они, несчастливцы, все те, кто не сумел сесть на поезд, обгоняли пеших сани, словно вся Россия в путь-дорогу двинулась.

Донесся тяжелый и мерный шум. С железнодорожного полотна. Бойкий и протяжный гудок паровоза. Над придорожным кустарником потянулся белый дым. Шел поезд, шел непохоже на то, как тянулись поезда, на которых им приходилось ехать. Дрожала насыпь, нарастал гром утяжеленного состава. Ставцев привстал. Странные очертания паровоза. Стволы тяжелых орудий, пулеметы. Шел бронепоезд. На бронированных платформах полевые орудия. Несколько обычных вагонов. Двери нараспашку. Сквозь шум доносились слова бойкой песни.

Ах, куда ты, паренек,

Ах, куда ты?

Не ходил бы ты, Ванек,

Во солдаты.

Обрывок песни, обрывок смеха, улыбки.

Ставцев вдруг вскочил на ноги, резким движением поправил на голове шапку, строго бросил:

— Пошли! Мы еще нужны, нужны! Видишь — гонят! Мы еще поборемся!

«Истерик», — решил Курбатов. Тоже нужное наблюдение.

Бронепоезд смешал все движение. На ближайшей же станции застали тот поезд, который ушел от них из города. Красноармейцы выбивали из вагонов пассажиров. Выталкивали мешочников, всякую иную публику не щадили. Тут же на платформе шла проверка документов. Крик, истерики... Растрясли весь состав. Опять кого-то повели в сторонку. Грохнули залпы. Под надзором красноармейцев началась посадка. Мало кто решился идти в вагоны, растеклись от беды по сторонам. Бронепоезд дал гудок и, тяжело набирая скорость, пошел от платформы. За ним тут же ушел пассажирский состав. Опять давки на станции, неистовство.

— Бог спас! — сказал Ставцев. — То-то у меня так ныло сердце... Верните, юнкер, пистолет! Теперь я перемогся. Спасибо, что не дали возобладать душевной слабости.

Так продвигались.

Курбатов тосковал, что не было рядом, хотя бы невдалеке, Проворова. Правда, раза два на пересадках и остановках ему казалось, что в толпе мелькала знакомая фигура. Но легко обознаться, кругом полно людей в серых шинелях.

Потолкались на станции. Разговор смутный, почти панический. Разговор о том, что едет из Москвы какой-то важный комиссар, на дорогах порядки наводит, требует к себе местные власти, беспощадно карает саботажников и ленивых, облавы на белогвардейцев и на «всякий буржуазный элемент». И вдруг Курбатов услышал фамилию комиссара: Дубровин...

Чуть позже промчался мимо полустанка второй бронепоезд, с прицепленным к нему классным вагоном, было уже темно, чуть посвечивали окна этого страшного вагона.

Проехал. В нескольких шагах Курбатов стоял от промчавшегося мимо вагона.

К утру вдруг все переменилось. На станции появилась охрана. Подошел «максимка». Ни боя, ни суеты... Курбатов купил билеты. Они вошли в вагон. Теснилась толпа на станции. Надо бы ехать, а боязно стало. Спекулянты и мешочники не решились штурмовать состав.

Но и Курбатов был неспокоен. Пока при посадке проверили только билеты. В вагоне просторно. Могут проверить и документы. Ставцев рукой махнул, что так погибать, что этак. Но Курбатов никак не мог избавиться от беспокойства. И вдруг... Чуть ли не чудо. В вагон вскочил и протиснулся в уголок Проворов. Скользнул равнодушным взглядом по лицу Курбатова и отвернулся.

Поезда пошли живее, наметилась в их движении какая-то осмысленность.

Но как же в такое время можно обойтись без дорожных приключений? Стал поезд в лесу. По вагонам бежал помощник машиниста. Объявил, что кончилось топливо. Надо пилить и рубить дрова. Пилы и топоры получать у кондукторов.

Ставцеву и Курбатову кондуктор сунул в руки двуручную пилу и, торопя их, приказал:

— Дубок и березку... От сосны жару нет!

Проворов получил в руки топор. Но в лес не торопился. Нечего еще было рубить, сначала надо было пильщикам поработать.

Ставцев и Курбатов углубились в лес. Курбатов облюбовал дубок и расчистил у комля снег.

— Приступим, Николай Николаевич!

Ставцев скептически поглядывал по сторонам.

— А вы, Владислав Павлович, когда-нибудь валили лес?

— Видел, как валят...

— То-то и оно, что видели! А шинели на нас солдатские. Ну скажите, какой солдат не валил леса, какой не пилил? А вы что за пильщик! Не очень-то удачен здесь наш машкерад! Первый, кто к нам подойдет, сначала посмеется, а затем догадается, что никакие мы с вами не солдаты! Барина видно, как он за ручку пилы держится!

Курбатов воткнул пилу в снег,

— Что же делать? Пилу дали — надо пилить...

— Что делать, и я не знаю, но надо торопиться... Надо сходить к тем, кому топоры дали. Поласковее обойдитесь! Найдется кто-нибудь... Вы помоложе меня, слазайте по снегу. И поглядывать надо за ухваткой!

Курбатов пошел к своему вагону. Проворов здесь, Проворов поможет. Вот и случай словом с ним перемолвиться. Но до вагона и не дошел. Навстречу к нему двинулся Проворов. Подмигнул Курбатову.

— Догадались взять в помощь? Я с вас глаз не спускал... А подойти нельзя, все случая не было. Все хорошо, хорошо все идет. Не вешайте головы, Курбатов! Товарищ Курбатов!

К Ставцеву подошел с хитроватой широкой улыбкой на лице.

— Подсобить? В артель принимаете?

Ответа не дождался. Остановился под дубом. Глянул на макушку. Взял пилу, провел пальцем по зубьям.

— И это у них называется струментом! Хм! Топор неточечный — что конь леченый, а пила тупая — что жена глухая...

Ставцев подмигнул Курбатову через голову Проворова, вот, дескать, как я ловко придумал.

Проворов неторопливо отошел в сторонку, выбрал осинку, срубил для шеста. Вернулся. Сделал надсечку у комля. Шест упер в ствол дуба.

— Теперича начинайте! С богом! — и перекрестился.

Пошла пила. Без песни засмурыгала, сбиваясь с надпила.

Проворов подошел к Ставцеву и отстранил его плечом.

— Ты, дед, посторонись... У нас руки помоложе.

Курбатов разогрелся, шинель сбросил.

И вот затуманился великан, дрогнула его крона, по всему телу дрожь, как толчок, прошла.

— Напирай на шест! — приказал Проворов и прибавил крепкое слово.

Ставцев налег на шест. Еще несколько движений пилы, и великан скрипнул. Пошел, пошел, осыпая снежную пыль, и упал, раскинув волны снега.

Проворов отер со лба пот и мечтательно проговорил:

— Сейчас бы чарочку! С початием!

Выжидательно оглянулся на Ставцева.

— И я давно