– Всех надо допросить еще раз, – сказал Андерс. Он открыл было рот, собираясь еще что-то сказать, но замолчал, когда два человека присели за столик рядом с ними. Покосившись в сторону кухни, он поинтересовался, почему им не принесли меню, – откуда Эрик знает, что они будут есть?

– Мне кажется, у них готовится всего одно блюдо, – предположила Чарли. – Во всяком случае, так обстояло дело, пока я жила здесь.

Более всего ей хотелось бы взять ужин наверх, чтобы в спокойной обстановке обсудить все факты следствия. Кроме того, ее то и дело накрывало безотчетное желание бежать. В зале собралось немало людей. Ей казалось, что она никого не знает, однако в чертах каждого, куда ни кинь взгляд, ей чудилось что-то знакомое.

Андерс заговорил о лете, о неделях отпуска, которые не нравились жене. Она хотела поехать в июле к родителям в Туреков, а затем к сестре, а теперь, когда ему дают по неделе вразнобой, будет тяжело…

– Какое это имеет значение? – спросила Чарли. Разве не все равно, на какие недели выпадает его отпуск, раз она все равно сидит дома по уходу за ребенком?

И тут Андерс разразился длинным пассажем о том, что теперь его отпуск не совпадает с отпуском тестя и тещи, а Мария так надеялась, что им будет с кем оставить малыша и немножко побыть вместе и…

Их разговор прервала женщина с блокнотом в руке, присевшая на корточки возле их стола. Извинившись, она сказала, что хотела бы задать парочку вопросов по поводу следствия.

– Никаких комментариев, – ответил Андерс.

– Но я…

– Как я уже сказал, никаких комментариев. Приходите на пресс-конференцию, как все остальные.

– Но я не получила информации ни о какой пресс-конференции.

– Получите, когда она будет назначена.

Журналистка с надеждой повернулась к Чарли, но увидев, что и там полный отказ, быстро поднялась и вышла.

– Одно ясно, – сказал Андерс, – стервятники нас заклюют, если мы не раскроем это дело.

– В этом случае они будут совершенно правы.

Андерс посмотрел на часы.

– Мы здесь всего лишь семь часов.

– Я просто хочу сказать, что мы тут не должны облажаться.

– Ты разговариваешь, как подросток.

– Как хочу, так и разговариваю, – пожала плечами Чарли. – А тебе, – добавила она, увидев, как Эрик приближается с двумя большими порциями жареной картошки и бифштекса с луком, – удачи с твоими углеводами.

– Странно все же, – пробормотал Андерс, глядя в свою тарелку, – что нет возможности выбора. Должен же быть какой-нибудь салат в качестве альтернативы?

– Конечно, – ответила Чарли. Ей было лень объяснять ему, что все, кто пытался предлагать широкий ассортимент в этой забытой богом дыре, вскоре разорялись. Во всяком случае, так было, когда она жила тут.

– Все очень плохо, – буркнул Андерс.

– Надеюсь, ты имеешь в виду свою диету, – проговорила Чарли.

Тем временем у бара, похоже, начали собираться постоянные клиенты.

– Что у них с руками? – удивился Андерс. – Они, что, все дрались на ножах?

Чарли посмотрела на оголенные запястья, изрезанные царапинами.

– Это с фабрики, – пояснила она. – С фабрики по производству фанеры. Там работает большинство тех, кто здесь живет.

– У них, что, нет защитной одежды?

– Есть, но летом в цехах адская жара. Это от дерева – они царапаются, когда принимают куски фанеры.

– Я думал, для такого существуют машины.

– Наверняка, но они, видать, обходятся дороже, чем люди.

Андерс снова посмотрел в сторону бара.

– Никогда бы не… в смысле – так изрезать руки на фабрике…

– Не у всех есть возможности для выбора.

– Выбор есть всегда.

– Так говорят люди, которым повезло родиться в правильном месте.

– И все же, всегда можно…

– Нет, – возразила Чарли. – Все это пустая болтовня.

Некоторое время они ели молча. Чарли посмотрела на улицу через грязное стекло. Солнце все еще светило, хотя часы показывали девять. На лужайке между мотелем и плавильней все еще стояло дерево бобовника. Желтые цветы как раз распустились. Однажды, будучи еще совсем маленькой, она сорвала целую желтую гроздь и начала есть. Бетти с криком разжала ей челюсти и потребовала, чтобы она все выплюнула. Выплюнь или умрешь. И потом, когда Чарли заплакала от боли во рту: «Да, но мне пришлось все из тебя достать, иначе ты бы умерла. Или ты именно этого и хочешь? Правда хочешь? Хочешь умереть?»

И потом уже не имело значения, сколько бы Чарли ни объясняла – она не хотела умереть, просто цветки похожи на кукурузу, Бетти все равно сделала из этого историю про самого юного самоубийцу в мире. «Страшно подумать, что бы было, не окажись я рядом! – восклицала она, рассказывая об этом событии на вечеринке. – Что бы случилось, если бы ребенок наелся бобовника, приняв его за кукурузу?»

Звуки голосов и позвякивание приборов превратились в приглушенный фон. Чарли вспомнился домик в Люккебу, цветущий вишневый сад, Бетти, распахивающая окно и включающая старенький проигрыватель, чтобы они могли подпевать:

Чарли сидела, настолько погрузившись в воспоминания, что вздрогнула от неожиданности, когда Юнас поставил на столик две стопки. Прежде чем они успели возразить, он удалился обслуживать других посетителей.

– Ты заказывала такое? – спросил Андерс.

Чарли покачала головой, и Андерс позвал Юнаса. Тут какая-то ошибка.

– Это входит в стоимость, – сказал Юнас. – Мы угощаем наших постояльцев за счет заведения. И я сделал их двойными – это компенсация за недоразумение с номером.

Чарли посмотрела ему вслед, когда он исчез за дверями, ведущими в кухню. Задерганный, нервный, неуклюжий.

– Что ты думаешь? – спросила она, кивнув в сторону дверей.

– Думаю, мы поговорим об этом позже. Но ты сама слышала. Он был на вечеринке, когда пропала Аннабель.

– Мы не знаем, в каком часу она ушла, данные слишком противоречивые.

– Да уж, никто из ребят, похоже, на часы не смотрел, – согласился Андерс. – Такое ощущение, что большинство напилось до бесчувствия. Ты что, собираешься это выпить? – продолжал он, когда Чарли взяла в руки стопку.

– Уж не знаю, как ты, – проговорила она и отпила большой глоток черной вязкой жидкости, – а я со своим уставом в чужой монастырь не хожу.