Совсем иначе представлял себе Джеймс возвращение в родной дом. Если так и дальше пойдет, то не лучше ли прямо сейчас развернуться, сесть на коня и уехать в горы?

– Что за шум?! Лилея, замолчи! – приказала девочке мать Джеймса. И, крепко взяв его за руку, оттащила в сторону. В следующее мгновение он оказался лицом к лицу с отцом.

Джеймс не сразу сообразил, что ему больше не надо запрокидывать голову, чтобы встретиться с отцом взглядом, – они теперь были одного роста. Он заметил и седину на висках отца, и углубившиеся морщинки на его лице. Отец постарел, это верно, но осанка его оставалась прежней; то была гордая осанка сильного и благородного воина.

– Вот так дела, сын! – воскликнул лэрд. – Пять лет от тебя не было известий, но стоило тебе войти в дом, как начался скандал.

– Приятно видеть, отец, что за время моего отсутствия ничего не изменилось, – проговорил Джеймс.

Лэрд Маккена внимательно взглянул на сына. Затем, хлопнув его по плечу, крепко обнял. От нахлынувших чувств Джеймс на время лишился дара речи. Он никогда не сомневался в том, что отец его любит, но отцовская любовь не проявлялась столь открыто с тех пор, как он из мальчика превратился в мужчину.

Перед тем как разомкнуть объятия, отец прошептал ему на ухо:

– Я счастлив, что ты вернулся домой, сын, поверь мне. Но ты заставил мать страдать, и тебе придется за это ответить. Так что не обижайся.

«Не сильно ты изменился, отец», – подумал Джеймс. Что ж, он и не пытался оправдываться. Он признавал свою вину и готов был ее искупить.

– Братишка, с возвращением!

Джеймс оглянулся на знакомый голос и встретился взглядом с братом. Давина уже пришла в себя. Она стояла позади Малколма, одной рукой опираясь о стол, другой обнимая девочку, которая, слава богу, молчала.

– Рад тебя видеть. – Джеймс сдержанно кивнул.

Что-то недоброе промелькнуло в глазах Малколма за миг до того, как на его лице появилась положенная по такому случаю приветливая улыбка. Джеймс мгновенно насторожился. Что за камень припас для него за пазухой старший брат?

Гилрой, начальник замковой стражи, шагнул к Джеймсу и, широко улыбнувшись, прокричал:

– Добро пожаловать домой!

Вверенные Гилрою воины громко и дружно повторили приветствие командира. Потом настала очередь горничной матери, а за ней – его старой няньки и кормилицы. И у обеих женщин были слезы на глазах.

Похоже, все были искренне рады его возвращению, хотя старая няня не упустила случая пожурить своего воспитанника за то, что тот так долго не давал о себе знать.

Джеймс улыбался, пожимая протянутые к нему руки. Кажется, здесь не было ни одного человека, к которому Джеймс питал бы неприязнь. И лишь для Давины Армстронг у него не нашлось ни теплых слов, ни улыбки. Только досадливый вздох. Будь его воля, он предпочел бы сделать вид, что незнаком с ней.

Он видел, как она побледнела, узнав его. И видел, как исказилось гримасой ее прекрасное лицо. Она его ненавидела. И ненависть Давины, женщины, которую он любил, ранила его в самое сердце. Как бы он ни старался держать свои чувства в узде, сердце его вновь сжалось от острой боли, когда Давина робко, словно преодолевая страх, вышла из-за спины Малколма и подняла на него глаза. И почему-то ему показалось, что она вот-вот во второй раз упадет в обморок.

– Давина Армстронг, никак не ожидал встретить вас здесь, – проговорил Джеймс.

– Надеюсь, вы приятно удивлены, – ответила она очень тихо, внимательно глядя на него своими блестящими темными глазами.

Джеймс молча пожал плечами. Хотя, если честно, был раздосадован. В конце концов, здесь его дом. И не к ней он вернулся. Он доскакал до края света, пытаясь забыть эту женщину – и вот увидел ее в собственном доме. Но как она сюда попала?

– Ваша матушка пригласила меня на Рождество, – пояснила Давина, словно отвечая на его невысказанный вопрос.

То, что она прочитала его мысли, лишь на миг показалось ему странным и удивительным. Нет ничего удивительного. Ведь когда-то они были так близки, что с легкостью понимали друг друга без слов. Впрочем, это было давно. В другой жизни.

Проклятие, ему надо выпить!

Она преподала ему урок, который он запомнил на всю жизнь. Любовь не ведет ни к чему, кроме боли и горя. «Но так было не всегда, – робко возразил внутренний голос. – Вспомни, как хорошо вам было вместе, когда все только начиналось».

Джеймс с трудом отвел взгляд от колдовских глаз Давины и уставился на ее тонкие пальцы, сжимавшие бокал. Он с мучительной остротой вспомнил, как эти пальцы ерошили его волосы, как гладили его по щеке… И вспоминалось, как он сжимал эти пальцы, лежавшие в его ладони.

Он так и не смог удержаться от вздоха – Давина все еще была ему нужна.

И безумное желание сжимать эту девушку в объятиях и ласкать до тех пор, пока глаза ее не затуманятся, было все таким же острым, как и раньше.

Джеймс невольно поморщился. Казалось, он не принадлежал самому себе. Он почувствовал, что какая-то сила толкнула его навстречу Давине и его рука сама собой потянулась к ее руке. Но тут он опомнился и отдернул руку. Ничего это ему не даст, кроме боли и унижения. Она отвергла его, отвергла решительно и бесповоротно, и он не собирался снова перед ней унижаться. Да и глупо было бы унижаться перед этой бессердечной девицей. Но Джеймс знал, что несправедлив к ней. Давина не всегда была бессердечной. Когда-то она была чиста, открыта и любила его всем сердцем. И он сам виноват в том, что ее любовь к нему прошла. Ведь он не смог ее защитить…

– Я – Лилея Маккена, – сказала девочка, которая держала Давину за руку. – А вы кто такой?

– Это твой дядя Джеймс, – пояснил Малколм, взглянув на дочь.

Склонив голову к плечу, девочка долго смотрела на своего дядю. Потом спросила:

– Тот самый, для которого бабушка каждый вечер зажигала свечи в часовне и молилась, чтобы он вернулся домой?

– Он самый. И мои молитвы наконец услышаны, – произнесла леди Айлен. Она вновь оказалась рядом с Джеймсом и вновь крепко взяла его за руку повыше локтя, словно боялась, что он может исчезнуть. И только сейчас Джеймсу стало по-настоящему стыдно за то, что причинил матери столько боли.

Айлен потащила сына к высокому столу, и все тотчас подвинулись, освобождая для него место. И как-то так вышло, что его усадили между матерью и Давиной.

Он заметил, что Давина в напряжении замерла. А потом она так живо заинтересовалась содержимым своего подноса, словно никогда прежде еды не видела.

– А где Кэтрин и Грэм? – спросил Джеймс, надеясь, что за разговором забудет на время о тревожном соседстве.

– Грэм гостит в замке Моргана. Осваивает военное дело. Он останется у них до весны. Кэтрин же отправилась в Инвернесс с другими паломниками, чтобы поклониться мощам Пресвятой Богородицы.