давно преодолел викторианскую мораль по-французски. По поведению (ещё больше по мировоззрению) дети всё больше отличаются от своих родителей.

Для валлийской матери характерна «основательная британская сдержанность». Она старается не вмешиваться в дела дочерей, не навязывать им свою волю, хотя и не скрывает, что по её мнению «международный брак не приносит счастье».

Парижская мать с одобрением относится к любовным связям своего сына, готова их поощрить, лишь бы не торопился с женитьбой. Культурные (светские) манеры не мешают ей оставаться деспотичной, и умело контролировать любые поступки сына.

…Вариации «сильная женщина – слабый мужчина», постепенно станут лейтмотивом всего фильма. Вдруг подумалось, может быть, всей книги, шире, всей моей исповеди, всего моего высказывания?..

Молодые люди, что-то унаследовали от своих матерей, но нет в них ни этой основательности, ни этого ханжества. Главное для них не репутация, не мнение окружающих, а возможность разобраться в самих себе. Это не просто смена поведенческих моделей, сколько окончательный разрыв с коллективной моралью, которую навязывают традиции.

«Они были свободны, и это было прекрасно», говорит рассказчик, который комментирует события фильма.

С этим не поспоришь, если «свободны» и «прекрасны» включает в себя и боль, и страдание. «Прекрасно», если готов согласиться со словами поэта: «живёшь и болью дорожась».[137]

Трое молодых людей, здесь, в Уэльсе, были неразлучны. Гуляли, играли в теннис, ездили на велосипедах, много разговаривали. По вечерам записывали свои впечатления, молодой француз писал о них в письмах своей матери, младшая сестра записывала свои впечатлениях в дневник.

Сёстры назвали молодого парижанина «Континент», но поскольку это плохо звучит на слух, они каждое утро приветствовали его словами «Здравствуй, Франция». Молодой человек писал матери, что ему с сёстрами легко и естественно, что он относится к ним как к сёстрам, к обоим в равной степени, что ему нравится смотреть на них, но эти взгляды вполне невинны, хотя он чувствует, как движутся в такт походке их молодые тела (наверно это успокаивало мать, хорошо, что любит обоих, не одну)

Идиллия? В какой-то мере, даже пикировки до поры, до времени, носили вполне миролюбивый характер. Но постепенно их отношения начинают, употреблю такой глагол, «напрягаться». И главная причина – младшая сестра.

С самого начала она вносила некий диссонанс в их отношения. Не сразу появилась, некоторое время её стул был пустым, появилась с повязкой на глазах (больные глаза), и потом предпочитала ходить в тёмных очках.

Младшая сестра станет не только самым чувствительным нервом фильма, но, я бы сказал, его философией. Становится понятно, что история историей, эпоха, нравы, разница культурных ландшафтов, психология людей, многое другое, всё это для Трюффо вторично, только фон, «интерьер», если даже не формальный, но далеко не определяющий.

Главное экзистенциал[138] взаимоотношений мужчины и женщины, женщины и мужчины, главное метафизика их отношений, которая зависит от обстоятельств, но к ним не сводится. Главное экзистенциальные отношения, которые, как известно, особенно проявляют себя в пограничных ситуациях.

«Женщина-подруга, я не понимаю этой морали», – скажет вслух младшая сестра, и не сразу выяснится, что она не просто декларирует свою позицию, она испытывает сама себя. В ней сталкиваются табу и нарушение табу, стыд и бесстыдство,

…она признаётся в таком интимном бесстыдстве, которое продолжает считаться непристойным, хотя постепенно приходит понимание, что это не патология, поскольку вполне вмещается в границы «человеческого, слишком человеческого»…

Стремление к предельной искренности и вечная боязнь, что другой (прежде всего, мужчина) так и не поймёт её искренности. Вечная ситуация «письма Онегина к Татьяны»[139], только «Татьяна» – англичанка, а эпоха – поствикторианская. При этом младшая сестра не разорвала окончательно связи (не путы) с традициями викторианской эпохи, но это не делает её менее свободной.

Она может быть сумасбродной и безрассудной, она напишет в дневнике, «надо рисковать, чтобы знать свои пределы», но это даётся ей не легко, поскольку, несмотря на браваду, она ранима и уязвима.

Как выяснится позже, «пределы риска» молодого парижанина сильно занижены. Он не выдержит годичной разлуки, останется под опекой своей деспотичной мамаши, признаваясь себе в этом или не признаваясь. Внешне он будет казаться раскованным, элегантным, способным покорять женщин, во многом деликатным и чувствительным, но так и не поймёт, что такое подлинная внутренняя свобода. В нём больше лицемерия (всё тот же результат заниженных пределов риска), чем в самой традиционной, внешне консервативной валлийской женщине.

Только и остаётся ему высказать «глубокомысленную» фразу, которую высказывали и (увы!) будут высказывать многие мужчины, до и после него:

«что такого в этих женщинах, что такого, чтобы я не знал».

Мне трудно сказать, сознательно ли иронизировал Трюффо над бравадой молодого парижанина, не подозревающего как низок его «порог риска», как далёк он от подлинной внутренней свободы, или как всегда у него всё сводилось к архетипу[140] «решительная женщина – жалкий мужчин».

Во всяком случае, французский дух, это не только свобода и Марианна как образ свободы[141], но и традиция скепсиса, которую мы вправе назвать Вольтеровской[142].

…«Американская ночь»: «все вы развратники» – «это ваша жизнь сплошная помойка»

Есть много фильмов о том, как снимается кино. Самый известный из них «8 1/2»[143] Федерико Феллини»[144]. Но, пожалуй, самым пронзительным, остаётся фильм Франсуа Трюффо «Американская ночь», не только о том, как снимается кино, но и о том, что такое «жизнь» (на время возьмём эту «жизнь» в кавычки) в свете прожекторов, когда можно ночь превратить в день[145].

Трюффо снял фильм-исповедь, сам снялся в роли режиссёра в этом фильме, чтобы не только всей своей жизнью, но и конкретным фильмом, ответить на вопрос «действительно ли кино важнее жизни?».

Действительно ли эта придуманная, искусственная жизнь, где всё не настоящее, где стоит отойти от света прожекторов и всё окажется иначе, менее «действительная», чем другая жизнь, где многое предустановлено, где многое, не менее, искусственно. Большинство людей сочтут сам вопрос нелепым, но «большинство» не всегда главный аргумент.

Трюффо не ищет глубокомысленных ответов, не пытается кому-то навязать своё мнение, он прекрасно понимает, как смешны все эти люди на съёмочной площадке, смешны в своей ранимости, в своей беззащитности, капризности, как смешон режиссёр в фильме, пытающий управлять всем этим «табором», этакий Господь Бог на время «американской ночи».

Как смешон, наконец, он сам, Франсуа Трюффо, клоун, паяц, заменившей собственную жизнь жизнью в кино.

Он и не пытается притворяться, ваше дело соглашаться с ним или не соглашаться, его дело заниматься своим делом, которое для него сама жизнь. Он любит ситуацию «американской