Одна из женщин поставила на стол коробку, полную клубней картошки. Артур предположил, что ее собираются печь в углях, оставшихся после костра. Ну и вкус же у нее будет, подумал Артур, увидев, как мужчина, чернокожий мужчина – а все эти негры были для Артура на одно лицо, – поливает жидкостью для растопки костра дерево, картон, бумагу и саму фигуру Гая Фокса. Артуру пришлось признать, что чучело было сделано мастерски, если только вы вообще интересуетесь подобными вещами: человеческая фигура в полный рост, одетая в мужской костюм, с маской из папье-маше вместо лица и большой соломенной шляпой на голове. Артур уже собирался отвернуться – его любопытство было полностью удовлетворено, и он ощущал даже некоторое отвращение ко всему происходящему, – как вдруг краем глаза он заметил что-то (или кого-то), что заставило его замереть на том месте, где он стоял. Потому что из толпы появился мужчина с коробкой спичек в руках, высокий мужчина с копной светлых волос, которые спускались на воротник его кожаной куртки, и этим мужчиной был Антони Джонсон.

Артур даже не задумался, что он здесь делает и почему занимается этой детской ерундой. Он понял только одно: человек не может находиться одновременно в двух разных местах. Если Антони Джонсон находится здесь – а, судя по детским крикам, он был главным церемониймейстером всего праздника, – то он не может в это же время быть в доме номер 142 по Тринити-роуд. Создавалось впечатление, что здесь Антони проведет еще несколько часов, и все это время за подвалом никто не будет наблюдать. Там будет темно и очень холодно, и очень пусто, но в эту ночь, полную громких криков и взрывов смеха, все это придаст его фантазиям еще большую, чем всегда, реальность.

Все существо Артура наполнилось яркой и в то же время какой-то усталой радостью. До этого момента он даже не подозревал, насколько срочно ему нужна женщина из подвала. Ни одно из его воспоминаний, ни одна из его фрустраций не сказали ему об этом так ясно, как сказал вид Антони Джонсона, зажигающего первую спичку и подносящего ее к куче деревяшек. Но, наслаждаясь этим чувством и прислушиваясь к тому, как оно растет в нем, Артур понимал, что должен позволить ему вырасти до самого неба. У него для этого было время, очень много времени. И кульминация, и последующий оргазм будут тем сильнее, чем дольше он будет их сдерживать.

Артур стоял, продолжая дрожать, но теперь это была уже дрожь экстаза. Он больше не боялся темной стороны своего «я». Он находил счастье и удовлетворение в том, что наблюдает, как Антони Джонсон бросает все новые и новые горящие спички в гору дерева, пока наконец не появились первые язычки пламени, которые затрещали и загудели в этой деревянной пирамиде. Когда пламя занялось и его языки стали лизать ноги чучела, раздались первые залпы салюта. Ракета взлетела, окутанная искрами, а вдоль загородки, под наблюдением чернокожего мужчины, дети зажгли первое в длинном ряду Огненных Колес[30]. Одно за другим они начинали свое вращение в желтых и зеленых сполохах пламени. А все еще бледные, но крепнущие с каждой минутой языки пламени костра подбирались все ближе и ближе к ногам чучела, доставая уже до черного костюма, в который оно было одето, пока наконец не добрались до его головы и лица, пробиваясь из пустых глазниц маски и превращая соломенную шляпу в пылающую корону.

Шляпа свалилась. Костюм сгорел и тоже свалился вниз. Белые, длинные и блестящие конечности непристойно торчали из-под обгоревшего костюма, пока огонь наконец не добрался и до них и не стал жадно их пожирать. Артур подошел еще ближе к сетке. Его пальцы вцепились в ее холодные переплетения. Маска превратилась в горящий шар, который неожиданно свалился с головы чучела и, как шутиха, упал на землю, разбрасывая вокруг себя фонтаны искр. Вскрикнул ребенок, и мать отвела его в сторону. Теперь языки пламени лизали обнаженное лицо. И это было не мужское, а женское лицо: белое, спокойное и даже красивое в своем окончательном безразличии ко всему происходящему. Казалось, оно двигалось, и все приближалось и приближалось к Артуру, пока наконец полностью не заслонило собой и сам костер, и взлетающие фейерверки. Теперь перед его глазами было только знакомое и любимое лицо. Оно слегка скривилось, как бы пародируя лица тех, кого заживо сжигали на кострах. Дырка под подбородком увеличилась и широко раскрылась, как будто горло перерезали бритвой, и вот наконец пламя полностью охватило это лицо, с похотливой жадностью поглощая деформированные черты.

Его белая леди, его тетушка Грейси, его ангел-хранитель…

Дом 142 по Тринити-роуд стоял пустой и темный. Окна, выходящие на улицу, блестели, как темные стеклянные провалы, в мрачном обрамлении неподвижных штор. Светлые занавески на окнах верхнего этажа выглядели как бальные кружевные платья женщин, которые тщетно ждут, когда их пригласят на танец. Внутри дома стояла абсолютная, неподвижная тишина. Артур, прислонившийся горячим лбом к прохладным деревянным перилам, подумал, что еще никогда не видел дом таким пустым и безмолвным – ни стука каблуков, ни тихого смеха, ни приглушенных разговоров, ни шума чайника, ни журчания воды, ни гудения нагревателей, ни хлопанья дверей… ни единого признака жизни вообще. Казалось, что дом заснул, но заснул как животное, готовое мгновенно проснуться при малейшей опасности. Артур мог бы разбудить дом, поднявшись к себе наверх и проделав все те обычные, рутинные действия, которые проделывал каждый вечер. Он мог бы зажечь лампы, наполнить чайник, включить телевизор, разобрать постель, открыть окно в спальне – и посмотреть вниз, на внутренний дворик, который наконец был темным, но лишенным всех своих соблазнов.

Ярость охватила Артура. Он включил свет в холле и сделал несколько шагов по направлению к комнате № 2. Его натуре претила мысль об уничтожении чужой собственности, потому что он всегда уважал ее, но если бы ему удалось попасть в эту комнату именно в тот момент, то он, скорее всего, уничтожил бы книги Антони Джонсона. Один за другим он стал открывать ящики стола Каспиана. Все знали, что Стэнли иногда оставляет там запасные ключи, но сейчас в них не было ничего, кроме каких-то скрученных бумажек и обрывков веревки. И все-таки, подумал Артур, он должен отомстить. Он нисколько не сомневался, что действия Антони Джонсона были актом мести по отношению к нему, Артуру Джонсону. Все эти недели Антони таил против него обиду – разве это не было видно по его поведению? – потому что Артур случайно, по ошибке, открыл то письмо из управы. Теперь пришла очередь Артура. И он должен постараться отомстить Антони той же монетой. Но как?

Когда он отвернулся от стола и двери комнаты № 2, его взгляд случайно упал на столик в холле. Он почувствовал, как все внутри у него сжалось. Все письма еще лежали на своих местах: счет на имя Котовски, официальная корреспонденция на имя Уинстона Мервина и конверт лавандового цвета на имя Антони Джонсона из Бристоля. С самого утра никто еще не возвращался в дом и не брал своих писем. Артур накрыл рукой конверт, который предназначался Антони Джонсону. Рука его слегка дрожала. Эта дрожь появилась в тот момент, когда он увидел костер и его последствия. С того самого момента дрожь жила в его теле, заставляя пальцы постоянно мелко вибрировать. Кровь стучала в висках, как будто там у него находились поршни какого-то чудовищного механизма. Артур вспомнил о телефонном разговоре, который подслушал несколько дней назад. «Следующее письмо – это твой последний шанс…» Ее следующее письмо. Артур поднял конверт, осторожно держа его за края, как будто середина его была раскалена. В его мозгу раздались слова тетушки Грейси: «Чужая переписка неприкосновенна, Артур. Открыть чужое письмо – все равно что украсть чужое».