1921 по 1924 год было проведено резкое сокращение партийных рядов. Хотя Ленин и отошел, причем весьма далеко, от своих утопических взглядов, сформулированных в книге «Государство и революция», он все еще мечтал, выражаясь словами партийной программы, принятой в 1919 году, об «упрощении функций управления при повышении культурного уровня трудящихся» и, по-видимому, до конца своих дней так и остался в неведении относительно гигантских сложностей и проблем, связанных с управлением обществом. К этому времени представление об элитарном характере партии стало анахронизмом. В 1920 году сообщалось, что среди сотрудников в различных советских учреждениях насчитывается 53 % членов партии, а в рядах Красной Армии — 27 %. Постепенно и незаметно партия превращалась в машину, предназначенную для того, чтобы направлять жизнь большого государства. Ее рядовые члены — и особенно вновь пришедшие, у которых не было революционного опыта вступивших в партию до 1917 года, — были обязаны всячески поддерживать руководителей в выполнении этой грандиозной задачи; а принадлежность к партии влекла за собой целый ряд негласных привилегий, благодаря которым выполнение этой обязанности имело определенные выгоды. Ленинский призыв сопровождался дальнейшей чисткой рядов партии от неугодных; а поскольку и чистка, и призыв находились под контролем Секретариата, можно догадаться, что одним из основных критериев была безграничная приверженность взглядам новой партии. Ленинский призыв и весь процесс, частью которого он был, усилили власть партийной машины и генерального секретаря, находящегося у ее руля. Молотов всего-навсего отразил истинное положение вещей, когда на съезде партии в 1924 году отметил, что ленинский призыв несомненно послужит фундаментом для дальнейшего развития партии.

Замена элитарной партии Ленина массовой партией Сталина сопровождалась еще одним довольно тонким изменением. По уставу партии ее члены были обязаны после принятия определенного политического решения единодушно поддерживать это решение. Верность партии означала соблюдение партийной дисциплины. Но предполагалось, что такое решение будет приниматься с соблюдением демократической процедуры после свободной дискуссии членов партии. Никому не приходило в голову утверждать, что партия непогрешима; Ленин часто привлекал внимание к допущенным промахам и признавал свои собственные ошибки. Когда в апреле 1920 года праздновалось его 50-летие — это было во время успешного завершения гражданской войны, — в ответ на поздравления товарищей он, к удивлению многих, сказал: «…Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, — именно, в положение человека, который зазнался». Те яростные споры, что раскололи партию накануне введения нэпа, оказались для Ленина и других партийных руководителей отрезвляющим потрясением — они осознали, какими потенциальными бурями чревата неограниченная терпимость, проявляемая по отношению к несогласным; мятеж в Кронштадте усилил чувство тревоги. Принятие строгих мер по укреплению дисциплины на X съезде партии было зловещей вехой в ее истории. Но для Ленина всегда была неприемлема идея центральной партийной организации, которая издавала бы непогрешимые указы и требовала бы замалчивания любого несогласия как внутри партии, так и вне ее. Когда в марте 1922 года Ленин в последний раз лично присутствовал на партийном съезде, он отметил, что «экономической силы в руках пролетарского государства России совершенно достаточно для того, чтобы обеспечить переход к коммунизму», но «не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет». Судя по этим словам, его уже тогда терзали предчувствия таящихся впереди опасностей. В последний, мучительный период своей активной жизни, длившийся несколько месяцев, его мысли полностью были заняты недоверием, которое он испытывал к Сталину, и необходимостью бороться с «бюрократией» и в партии, и в государстве. Вера в непогрешимость партии, в непогрешимость Ленина, а в дальнейшем и в непогрешимость Сталина появилась позднее; ростки этой веры проклюнулись в первые несколько недель после смерти Ленина.

В разгар ленинского призыва Сталин предпринял еще один шаг, чтобы укрепить свою репутацию самого верного ученика Ленина. Он прочел в Свердловском университете шесть лекций на тему «Об основах ленинизма», и эти лекции были опубликованы в газете «Правда». Они были написаны ясно, четко и совершенно традиционно. В свете последующих событий обратить на себя внимание могла бы лишь одна фраза: «Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран».

Но это было всего лишь перепевом партийного вероучения. Лекции не вызвали никаких комментариев. Другие руководители не обратили внимания на вторжение Сталина в область теории, где прежде он и не пытался блистать. Примечательным в этой инициативе Сталина было освящение особого культа — «ленинизма». Если при жизни Ленина этот термин и упоминался, то в негативном смысле, как и «троцкизм», и использовался его оппонентами для выражения недоверия Ленину. Однако впоследствии в устах Сталина и других партийных руководителей слово «ленинизм» зазвучало по-новому — оно превратилось в неясно выраженную, но непогрешимую суть доктрины, которой придерживалась официальная партийная линия и которая противопоставлялась ереси ее критиков.

Однако еще следовало преодолеть растерянность, вызванную «завещанием». К счастью для Сталина, его замешательство разделяли и другие партийные руководители, поскольку в «завещании» досталось всем. Не известно, когда именно они впервые ознакомились с его содержанием. Но 22 мая 1924 г., накануне XIII съезда партии, на специальном совещании руководителей партии оно было зачитано председательствующим Каменевым. Затем слово взял Зиновьев, который выступал в духе полной преданности ушедшему вождю и в заключение заявил, что «по одному пункту» опасения Ленина необоснованы и что нет никакой необходимости смещать Сталина с занимаемого им поста. Каменев поддержал Зиновьева. Другие точки зрения не высказывались. Троцкий, который только что вернулся с Кавказа, во время заседания хранил молчание. Единственную стычку вызвало настойчивое требование Крупской, чтобы «завещание» было оглашено на съезде. Члены этого совещания большинством голосов (30 против 10) решили, что будет достаточно ознакомить с ним конфиденциально ведущих делегатов съезда.

На съезде угрожающие размеры приняла проблема оппозиции. Основной докладчик Зиновьев был довольно сдержан и завершил свое выступление риторическим обращением к членам оппозиции, призывая их публично покаяться в своих заблуждениях и признать правоту партии. Многие делегаты осудили оппозицию и лично Троцкого. На вызов Зиновьева Троцкий реагировал болезненно и с неохотой. «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии», — заявил он. «Даже у самой партии могут быть отдельные ошибки», но он по-прежнему считает, что резолюция «о партстроительстве», осудившая на январской партконференции его позицию, «неправильна и несправедлива». Тем не менее как верный член партии он обязан заявить: «справедливо или несправедливо» решение партии, «но это моя партия, и я несу последствия за ее решения до конца». Непонятно, преданность ли партии не позволила ему кинуться в бой или какие-то внутренние