Варвара сказала бы ему, что он тот еще зануда. А может, наоборот, кивнула бы и согласилась. Сама-то она обожает читать книжки и даже время от времени рекомендует ему то одну, то другую. Чаще всего действительно интересные романы. Например, «И дольше века длится день» Чингиза Айтматова он прочитал только благодаря ей и до сих пор считает эту книгу одним из главных открытий своей жизни. Произведение, которое пролегает над временем. Роман, который он с удовольствием перечитает еще раз…

В хоспис Тимофей поедет ближе к вечеру, ну а пока привезли Булгакова. Программиста-красавчика. Возможно, «клубного убийцу». С ним предстоит провести фирменный молчаливый допрос.

Сейчас они окажутся один на один: полицейский и подозреваемый. Тимофей и обаятельный сын миллиардера.

В комнате будут царить тишина и ее отсутствие.

Настоящее остросюжетное действие, где на кону будут попытки Тимофея понять не только человека, сидящего напротив, но и жизни других людей. Если, конечно, Булгаков и есть тот самый убийца.

Варвара считает, что да. Ему изначально казалось, что нет.

Тем интереснее!

«Молчаливый допрос»

Каждый раз Тимофей вел себя по-разному. Например, мог все полчаса просидеть, углубившись в бумаги, лишь пару раз подняв глаза на подозреваемого. Так он поступал, если чувствовал, что психика человека напротив трещит по швам, и тогда ее нужно было «слушать» осторожно и исподволь. Прямой «визуальный» контакт мог вызвать резкую внешнюю реакцию, от которой не будет никакой пользы, поскольку она лишь обнажит эмоции, а то, что прячется за ними, — состояние духа и его причины, — останется невидимым.

Сейчас Тимофей решил вести себя совершенно иначе. Он откинулся на спинку кресла и принялся смотреть на двухметрового красавца в упор. Формально ситуация проста: Булгаков запросил адвоката и они его ждут.

Тимофей открыто разглядывал этого человека. Самое важное — оставаться при этом бесстрастным. Исключить любое движение души. Только так удастся проникнуть в едва ощутимое пространство, где на самом деле обретается суть человека.

Тимофей переводил взгляд с лица Булгакова на его руки, с рук на торс и обратно. Потом вернулся к лицу — сначала смотрел на него рассредоточенным взглядом, а затем сфокусировался на глазах. Окна в дом, где скрывается безмолвная часть души. Именно ее Тимофей и старался нащупать во время своих «молчаливых допросов».

Душа Булгакова разучилась молчать. Весь этот облик спокойного человека, который знает себе цену, — затычка в плотине, которую если уж прорвет, то затопленными окажутся все поля и села вокруг. Но пока плотина залатана крепко. А то, что за ней таятся миллиарды тонн воды, Тимофей не сомневался, иначе откуда такой толстый слой показухи в этом человеке. Каменная плотина и беспокойная вода.

Прошло несколько минут. Красавец-программист закончил демонстративно оглядывать помещение и попробовал наконец встретиться глазами с Тимофеем.

Когда люди соприкасаются взглядами, две вселенные сталкиваются друг с другом.

В глубине Булгакова что-то жило. Что-то далекое от его самоуверенного облика. Если все пойдет по плану, то это загадочное «нечто» будет с каждой минутой увеличиваться. Постепенно проникнет во взгляд, через какое-то время перейдет на лицо, а затем захватит собой все тело. Внешне все будет неизменно: оба так и будут сидеть друг напротив друга. Но Тимофей через полчаса будет знать, что именно заложил Господь в этого человека и что из этого было в итоге отдано на откуп дьяволу.

— Без адвоката я вам ничего не скажу, — произнес Булгаков.

И голос его был скорее требовательный, поскольку все, что он привык в своей жизни — это требовать, даже от своего отца. Требовать порой самым хитрым способом, чтобы одновременно и свое получить, и не создать ощущения, что достается ему это просто так, не за дело. Дети с пеленок знают, как манипулировать родителями, и те в свою очередь в какой-то момент сдаются. В конце концов, это их дети.

Тимофей никак не отреагировал на сказанное Булгаковым и продолжал сидеть как сидел.

На его месте очень важно не увлекаться процессом. Если наступит ощущение азарта, все более глубокие чувства пропадут и встречу можно будет заканчивать. Поэтому Тимофей старался пребывать на той грани, где он, с одной стороны, здесь, присутствует в комнате, а с другой — в ней же отсутствует. Это и есть главное искусство, и этому невозможно научиться. Именно это пребывание «между» позволяет заглянуть в человека по-настоящему. Конечно, никакой суд не примет таких доказательств, однако именно благодаря «молчаливым допросам» Тимофея были раскрыты десятки дел, поскольку полицейские четко понимали, кем в итоге является человек, а значит, где можно на него надавить или сыграть ва-банк без риска проиграть все.

— Черт его знает, — произнес Тимофей, выйдя из кабинета через тридцать минут.

Антонов и Варвара приготовились внимательно слушать.

— Черт его знает, — повторил Тимофей и выглядел при этом непривычно раздраженным. — Тишины в Богданове нет и близко. Лишь то самое беспокойство, которое отличает убийц. Я бы даже сказал, что он — убийца, но вот «наш» ли? Не знаю. Он ненавидит саму природу жизни, потому что ненавидит себя. Однако в нем нет той тональности, которая проявляется у людей, убивающих самостоятельно, напрямую.

— И что это значит? — спросил Антонов. — Я сейчас ничего не понял.

— Это значит, что сам он женщин не душит. Скорее всего. Но наверняка замешан в делах, о которых полиции следует знать. Он убивает, но не своими руками. Возможно, наркодилер. Возможно, заказчик. Богданов мучается. И это не совесть, а понимание, что вся его жизнь — сплошная попытка перестать быть сыном своего отца, при том что он им остается и во всем от отца зависит. Ему не хватает мудрости, и ему не хватает ума. У него нет ничего, чтобы сделать по жизни правильный выбор. Никакой он не программист. Надо выяснить, кто он на самом деле и кем на самом деле является в жизни, и тогда что-то откроется. Видео пропали не просто так. Осколки в его взгляде — не просто так. Лицо его окаменело за эти полчаса тоже не случайно. Однако в случае с убийствами девушек — тут у нас, скорее всего, простое совпадение.

— Звучит как-то фантастично, — произнесла Варвара. — В твоих словах нет убежденности. Что необычно.