— Согласен. Поэтому выход у нас сейчас один: задерживаем Богданова по подозрению в причастности к этим убийствам и за короткое время пытаемся что-то на него накопать. IT-бригада нам поможет. Возможно, вскроется что-то в отношении его отца, и это даст нам дополнительный рычаг воздействия.

— А если ничего не найдем? — спросил Антонов.

— Значит, ничего не найдем. Тогда придется решать, что делать дальше. Булгаков ходит по грани. Вопрос лишь в том, что именно она разделяет.

Место, где все умирают

— Я вас ждала!

Такими словами встретила Тимофея женщина — та самая, что оставила в полиции заявку. Ирина Зуева, старшая медсестра.

Все люди, что работают в хосписах или подобных учреждениях, конечно же, разные, но что-то незримо их все-таки объединяет. По крайней мере, у Ирины, невысокой и немного суетливой женщины, были грустные глаза. У сотрудников другого хосписа, где Тимофей побывал раньше, взгляд был такой же. Десятки морей, десятки печалей.

«Я всегда говорю волонтерам: если вы плачете по возвращении домой, значит, эта работа не для вас», — сказала ему тогда «экскурсовод», старшая по одному из отделений. Но вид ее был таким, что, казалось, если кто и пропускает все через себя до самой глубины, так это именно она. Иначе почему даже улыбка у нее была с оттенком страдания?

А если она не плачет вечерами, то куда прячет все свои переживания? Глаза же не обманывают.

Вот и Ирина Зуева была чем-то похожа: аккуратный внешний вид, во всем условная деловитость, и все та же неизбывная печаль.

Женщина быстро-быстро заговорила:

— Сейчас мы пройдем к Петру Андреевичу, это о нем я рассказывала, когда звонила. Честно говоря, я и подумать не могла, что мои слова примут всерьез, потому что, согласитесь, все это звучит довольно странно, да? Звонок из хосписа, ничего конкретного, просто слова старика, который сам с собой-то справиться не может, только и говорит, что должен кому-то помочь, а как именно, непонятно. Он, знаете ли, вообще мало что в состоянии сделать. Жена и дочь его погибли в автокатастрофе несколько лет назад, страшная была авария, я видела фотографии: машина разодрана в клочья, я бы решила, что там никто не должен был выжить. Никто и не выжил, только он каким-то чудом уцелел, даже не получил серьезных травм, если не считать того, что потерял память. Вернее, так: все, что происходит сейчас, он прекрасно запоминает, и, кажется, детали оседают в его мозгу гораздо лучше, чем у молодых, но вот саму аварию и все, что было до нее, не помнит. Честно говоря, для Петра Андреевича было сюрпризом узнать, что когда-то в его жизни были две женщины — жена и дочь. Не говоря уж о том, чтобы помнить об аварии: для него все эти события — просто история из книжки. Нечто, к нему самому не имеющее никакого отношения: кто-то придумал, кто-то написал, а он взял и прочитал. Но, конечно, это серьезно для психики — понимать, что пропала часть твоего бытия, да? Ему сейчас 60, а исчезли 55 лет жизни. Вернее, не подчистую исчезли: что-то он помнит — например, озеро, в котором купался, когда был подростком, или велосипед, на котором он проехал из Москвы до Санкт-Петербурга, — так он, по крайней мере, говорит. А еще ощущения. Это самое тяжелое в его состоянии. Возможно, таким образом к нему пытается вернуться память, и Господь хочет вернуть ему отнятое, но все упирается в какую-то стену. Какие-то тени появляются на задворках его сознания, но как только он пытается с ними заговорить, они исчезают. И Петр Андреевич очень страдает из-за этого.

Они шли мимо палат, где тихо лежали люди. Кто-то спал, кто-то был похож на мертвецов, остальные пытались скоротать свою жизнь, слушая телевизор.

— Ведь что такое хоспис, — Ирина Зуева, кажется, не умела молчать. — Это не место, где умирают, а дом, где продолжают жить. Легче всего опустить руки и обречь человека на затухание, но это так бесславно! Кто-то, конечно, уже не понимает, что живет, особенно те, кто находится на последней стадии деменции, но это ничего не меняет: они продолжают оставаться людьми, а, значит, наш долг сохранить им их достоинство. Я что хочу сказать… Они все разные. Если вы понимаете, о чем я.

Они остановились около двери. Голос Ирины понизился до шепота:

— Петр Андреевич живет здесь. Вы увидите его на кровати у окна. Он единственный, кто пребывает в полном сознании. Двое остальных — на критической стадии своей болезни, поэтому находятся под действием сильных болеутоляющих. У Петра Андреевича из близких остался только брат — он его и определил сюда, потому что, по большому счету, те пять лет, что он из своей жизни помнит, не помогают ему быть дееспособным. Он полностью сломался психологически, и иногда кажется, что ему и есть те пять лет, что он держит в своей голове. Физически организм «подхватил» настроение, и Петр Андреевич идет к своему концу — постепенно отказывают основные функции. Его брат очень мучился, когда отдавал Петра Андреевича в хоспис, потому что считал, что предает тем самым родственника, что есть какой-то абстрактный долг, который он должен выполнять, но не имеет на это воли. Но мы объяснили ему, что если он не имеет возможности дать должный уход Петру Андреевичу, то хоспис в таком случае — это самое лучшее место. По крайней мере, здесь он не чувствует себя потерянным. Ну, насколько вообще могут ощущать себя нормально люди, потерявшие 90 % жизни.

— Ирина Владимировна, а почему вы позвонили в полицию? — спросил Тимофей. При это он отошел от входа в палату, чтобы показать этой женщине, что заходить к человеку, потерявшему память, он пока не собирается.

— У него появились навязчивые мысли, знаете ли… То есть, в принципе, такое сопутствует многим психическим расстройствам — сосредоточение на разного рода деталях. Иногда это приобретает клинические формы, а иногда человек просто концентрируется на чем-то внутри себя, и с места его не сдвинешь. Так вот, с какого-то момента Петр Андреевич погрустнел, а иногда его даже находили в слезах. Сначала он отмалчивался, а потом признался, что пытается что-то вспомнить, но никак не может, и его это мучает.

Голос Ирины Владимировны