— Да господь с тобой! — воскликнул Том так искренне, что получил от нее бледную, как отблеск солнечных лучей из-за облачка, но оттого не менее драгоценную улыбку.

И Эмили рассказала ему про Роберта. Она, видимо, так и не поняла, почему у Тома в глазах засветилось облегчение. Он боялся гораздо, гораздо худшего. Атак… роман с подлецом. Какая тривиальная история! Да, болезненно, но — ничего непоправимого. Том больше всего на свете боялся непоправимых бед…

Значит, все еще вполне может быть о'кей. Она найдет нормального парня, забудет боль прошлого, если он окажется достаточно терпелив и внимателен, то в награду он получит очень, очень многое.

В груди поднялась волна какого-то тоскливого, сосущего чувства, больше всего похожего на сильную жажду. Странно, с чего бы это? Все ведь хорошо… Относительно того, что могло бы быть, по крайней мере.

— С тобой творится что-то странное, — задумчиво сказала Эмили. Она пристально вглядывалась в его лицо, будто стараясь прочесть на нем что-то. Что? Жалость? Неодобрение? Сочувствие? — Наверное, не стоило тебе всего этого говорить…

— Ну что ты, Эмили! Почему не стоило? Знаешь, извини, если мои слова покажутся тебе грубыми или жестокими, но это лучше многого, что могло с тобой случиться.

Она застыла.

— Я имею в виду, что если дело в одном конкретном парне, с которым тебе не повезло, то все наладится, когда появится другой… Который оценит тебя, будет беречь, холить и лелеять. И поможет… кхм… решить твою проблему.

Эмили смотрела на него недоверчиво, с прохладцей. И чем больше времени проходило, тем больше эта прохладца становилась похожа на лед.

— Мне не нужно никакой помощи.

Том всегда задавался вопросом: а где проходит грань между гордостью и гордыней? В очередной раз не смог ответить…

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— А я уверен в обратном.

Ее лицо сделалось похожим на стальную маску. И взгляд в прорезях этой маски не сулил ему ничего хорошего.

Том чувствовал, что кровь его стала горячее, бросилась в лицо жарким потоком. Он не мог бы сказать, что именно вызвало в нем приступ такого гнева — да и не хотел разбираться, по правде говоря.

— Знаешь, а я думал, что последняя из американок, которые не любили секса, скончалась еще в начале двадцатого века. И после сексуальной революции никто не поминал ее добрым словом. И вот я встречаю молодую, здоровую, очень красивую женщину, грациозную и нежную, которая заявляет мне, что любви не существует, а секс ей лично не нужен и подавно… — Том задохнулся. Эта тирада отняла у него больше сил и дыхания, чем он мог предположить.

Эмили смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них плескался испуг, смешанный с яростью.

— Ты хочешь знать, наверное, по какому праву я тебе это говорю? — Том правильно разгадал смысл ее взгляда.

— Именно, — прошептала Эмили.

— По простому праву мужчины, видящего перед собой женщину, с которой хотел бы продолжить род, — и не понимающего, почему ему этого нельзя, что такого важного есть в ее жизни, что мешает ей…

Последние слова потонули в звоне — или все-таки грохоте? — разлетевшихся по полу осколков: это чашка с чаем выскользнула из руки Эмили.

Том осознал, что с языка его сорвалась самая большая глупость, которую только можно себе представить. И как она попала туда, на язык, минуя его голову?!

Эмили бросилась за шваброй. Именно бросилась, как будто спасалась от страшной опасности.

— Эмили, ты неправильно меня поняла, то есть я… не то хотел сказать!

Том в очередной раз понял, что словами можно сделать только хуже, и пусть бы уже в воздухе висел отзвук той глупости, предыдущей, она хотя бы была искренней.

Эмили молчала, словно воды в рот набрала. Он видел, как дрожат ее руки.

Том собрался с духом, придал своему голосу всю серьезность, на которую был способен:

— Эмили, я говорил очень отстраненно.

Лгать — плохо! Но что же делать, если это — объективная необходимость? Или все же субъективная?

— Вообще. Взгляд постороннего мужчины. Это вовсе не значит, что я планирую какие-то поползновения в твою сторону.

Она не поднимала головы.

— Эмили, ну что ты, язык проглотила?

— Нет. Не вижу смысла продолжать этот разговор.

— Мне бы все-таки хотелось, чтобы и после него мы остались друзьями.

Эмили долго молчала.

— Ну… не знаю, — произнесла она с усилием. — Может быть, я смогу тебе простить… что ты мужчина.

Эти слова должны были прозвучать как шутка — но не были и вполовину на нее похожи.

Простить, что ты мужчина. Что ты красивый, обаятельный мужчина. И сильный тоже. Что мы с тобой никогда не будем ближе, чем сейчас. Что я не сделаю тебя своим любовником. Что ты мне не нужен…

Что ты разрушаешь все, во что мне так важно сейчас верить.

И что любви не бывает. И что ты меня никогда-никогда не полюбишь… по-настоящему.

И то, что ты не принц из сказки, который все-таки мог бы прийти и спасти меня из царства холода и мрака.

Нет, Том Лерой, я никогда не смогу тебе этого простить!

Эмили ушла спать рано — но не сомкнула глаз до самого утра. В мозгу будто пришел в движение вечный двигатель. Он вплескивал и вплескивал энергию в одни и те же мысли: не ты, не полюбишь, не прошу.

Ближе к утру — когда Эмили уговорила себя, что Том уже давно спит и ее шатания по квартире останутся незамеченными, — она встала, чтобы выпить стакан теплого молока. Пить успокоительное уже не имело смысла: иначе полдня придется сражаться с тяжелыми веками и непослушными пальцами.

Собственно говоря, она и так не представляла, как прожить следующий рабочий день: он еще не начался, а она уже ничего не соображает — кроме того, что у нее в жизни назрел очередной кризис.

Она подогрела молоко, щедро влила туда меда. Должно же быть в этой ночи что-то приятное…

Не успела Эмили устроиться у окна, чтобы полюбоваться кусочком синего неба, по счастью видимого здесь (Эмили уже выяснила, что бывают квартиры с видом на небо, с видом на горизонт, с видом на дерево и с видом на соседний дом, так вот эта была «два в одном», с видом на соседний дом и на небо), как на кухню вышел Том. Он выглядел помятым и излишне бледным. По-видимому, его этой ночью Морфей тоже обошел своей милостью.

— Не спится? — поинтересовалась Эмили едко. Лучший способ защиты, как известно, нападение.

— Есть немного. Переживаю, что мы поссорились.

А вот как защититься от искренности?

— Мы не ссорились, с чего ты взял? — вполне натурально удивилась Эмили. — Так, не сошлись во мнениях…