— О черт! — выругался Грин-Вуд… пытаясь оторвать себе голову.

Позже он отдаст ее в починку, сколько бы ему это ни стоило! Только бы сейчас, в самый ответственный момент, получилось ее оторвать! Вначале Грин-Вуд попробовал тянуть ее двумя руками, но быстро осознал (отдав должное врачу, который ее ставил), что прикреплена она довольно крепко. Даже если сильно дернуть, просто так не вырвешь. Тогда Грин-Вуд решил поменять тактику, и за неимением лучших вариантов, по примеру умельцев на все руки, которым не впервой обходиться без инструментов, стал крутить ее сперва в одну, потом в другую сторону.

Послышался хруст, затем звук соскакивающих пружин, и это был хороший знак, однако две минуты спустя, несмотря на бешеные усилия Грин-Вуда, его голова по-прежнему оставалась на месте. Время шло. В конце концов Грин-Вуд зажал голову дверью туалетной кабинки и, зацепившись подбородком за ручку, всем телом подался в сторону рукомойников: на этот раз его успехи были ощутимее, он услышал, как падают на пол оторвавшиеся заклепки. Грин-Вуд поднатужился и в три приема отодрал-таки от шеи протез, который, отвалившись, покатился по полу. Грин-Вуд выпрямился, тыльной стороной руки стряхнул с плеч, словно перхоть, остатки электронного механизма и, достав из кармана платок, повязал его на свою истерзанную шею, из плоти которой торчали оставшиеся детали протеза. Облегченно вздохнув, он поспешил в кабинет к Фиссону.

Среди тех, кто заходил в туалет после своего начальника, немногие удержались от того, чтобы, стоя с членом в руке и видя голову Грин-Вуда, валяющуюся у унитаза, не направить струю мочи на протез.

И это было не все: один служащий, припомнив некоторые футбольные приемы, не устоял перед соблазном выкатить голову из туалета. Он промчался с ней по коридору, на скорости обвел Меретт, а затем показал просто чудеса техники: поднял голову ногой с пола, подбросил ее коленом, затем последовали антраша, кульбит, внезапное ускорение — и вот голова Грин-Вуда красиво и стремительно вылетела в окно. Она проскакала между аккуратно припаркованных машин, а затем, последний раз отскочив от земли, перелетела через забор, при этом от нее отвалилось то, что условно можно было бы назвать челюстью. В конце концов «мозговой» протез Грин-Вуда приземлился на проезжую часть, где водители нескольких машин почувствовали себя виноватыми оттого, что переехали нечто похожее на человеческую голову, но все они лишь увеличили скорость, чтобы не влипнуть в грязную историю, ведь их легко могли обвинить в умышленном неоказании помощи попавшему в беду человеку.

Два часа спустя, когда Грин-Вуд снова зашел в туалет, он, конечно, понял, что с головой его разобрались подчиненные. Он догадался, что некоторые служащие выместили свою обиду на него на этом протезе, на этом шаре из латекса, и такой способ мести показался ему нелепым. Подобные действия, равно как и все эти объединившиеся против него люди, были просто проявлением того, что Грин-Вуд называл «ненавистью неудачников» или же «заговором против тех, кто добился успеха».

С этого дня поведение молодого директора резко изменилось. С шутками было покончено. Он прекратил играть роль любезного и обаятельного начальника, отказался от напускной вежливости и притворных слов дружбы. Голова, которую он надел на следующей неделе, вполне соответствовала переменам: на губах больше не играла улыбка, лицо было совершенно бесстрастным. Теперь, когда он приезжал на работу, он и не думал здороваться со служащими, которых встречал на пути, или как-то подбадривать их. Он проходил мимо, не обращая внимания ни на какие приветствия, от него буквально веяло холодом (как от Остина с самого первого его дня в компании), что являлось отличительной чертой всех людей без головы. Но зачем ему надо было притворяться вежливым, если он чувствовал, что его предали? Стоило ли продолжать как ни в чем не бывало общаться с теми, кто мечтал от него избавиться? И вообще, зачем поддерживать человеческие отношения с подчиненными?

Грин-Вуд позаботился о том, чтобы некоторых служащих перевели на другие объекты; и этого права никто у него оспорить не мог (ведь все они входили в одно промышленное объединение, разве нет?). В числе служащих, которых коснулись последние решения Грин-Вуда, оказалась Сальми, что удивило тех, кого еще можно было чем-то удивить. Этой девушке, душой и телом преданной начальству, дали всего полдня на то, чтобы собрать свои вещи и попрощаться с коллегами. Забежав в торговый отдел, Сальми призналась служащим, что была полной дурой; и всех позабавило услышать от нее высказывания типа: «Я даже не предполагала… Я не могла себе представить…» Но хотя раскаиваться было поздно и никто из служащих не жалел о ее переводе — она вполне заслужила такое отношение, — все же коллег поразил ее прощальный жест: она передала людям, подавшим жалобу на Грин-Вуда, довольно крупную сумму. «Я буду вам помогать во время судебного процесса, ведь я многое могу рассказать», — пообещала Сальми. Но эти обещания следовало рассматривать скорее как последнюю попытку придать себе хоть какую-то значимость и ощутить свою принадлежность к группе людей, которые находятся сейчас в центре всеобщего внимания. Стоит отметить, что жизнь быстро заставила Сальми забыть свой благородный порыв.

Не так давно Уарнер по собственной инициативе взялся примирить служащих и Грин-Вуда, он разъяснял сомневающимся, что директор «отдавал работе всего себя», что он выбивался из сил, выправляя счета компании, чтобы его подчиненные, так сказать, продолжали получать зарплату. Но никто на подобные уговоры не поддался, по крайней мере среди служащих торгового отдела. Сама система их больше не устраивала. На них больше не действовали доводы, связанные с оплатой труда или с сохранением места, настолько ухудшились условия работы, — иначе говоря, поднялась та «цена, которую приходится платить», чтобы получать зарплату. Готовы ли они были пожертвовать всем, послать компанию к черту, только бы не получать эту милостыню, только бы не зависеть больше от такого типа, как Грин-Вуд? Наверное, да. Наметился непоправимый раскол между дирекцией отела продаж и рядовыми служащими, между головой и телом отдела.

Дабы избежать судебного разбирательства, Уарнер и Фиссон пробовали подкупить некоторых недовольных. Видели, как в кабинет директора по персоналу заходил Бобе, правда, уже через полминуты он оттуда вышел. Даже кладовщикам Фиссон устроил «королевский прием». Стюп слушал своих начальников довольно долго. Он улыбался, спокойно смотрел по сторонам, разглядывал деревянный стол и кресло Фиссона, раз даже нагнулся, чтобы потрогать ковер. Неужели Стюп собирался принять заманчивые предложения, которые ему делала дирекция компании? Во всяком случае, именно так казалось уже Фиссону и Уарнеру, но только до тех пор, пока Стюп не поднялся и не ответил им:

— Вы в самом деле нас за придурков держите… Нет, я не пойму, вы что и впрямь подумали, что я возьму все эти деньги, когда мы скоро по-честному добьемся полной компенсации? О чем вы думаете? Вы считаете, то, что вы сделали, поправимо? Вы играли людьми, их судьбами, а теперь, под тем предлогом, что вся эта история с возможным судебным процессом не нравится дирекции компании и всякое такое, вы хотите, чтобы мы поверили вашим сожалениям? Вот вы сейчас извиняетесь, говорите, что методы воздействия на нас были «несколько жестки»… Могу вам только сказать, что, если бы у вас была возможность надавить на нас еще сильнее, вы бы ее использовали… Если бы служащие никак не отреагировали, не возмутились бы, вы пошли бы еще дальше: никому нельзя было бы иметь ни головы, ни яиц, ни кишок, ничего… Если бы производительность труда повысилась, вы бы нас, как кур, выпотрошили. Как же приятно высказать вам все, что мы думаем, нашу точку зрения на вашу манеру ведения дел! Вы думаете, что деньги заменят мне голову, которую я потерял? Я вам сейчас расскажу, я пришил ее себе обратно… Да… Обратно пришил голову… С мертвенно-бледным лицом, отвислыми губами и закрытыми глазами… А моя жена мне говорит, послушай, без головы ты мне как-то больше нравишься… Ну пришлось эту голову отпороть… И вот что я вам скажу: в данный момент я думаю только об этом проклятом процессе… Больше всего на свете мне хочется выговориться перед людьми, которые бы выслушали и поняли меня!.. Рассказать им о том, как вы с нами обращались, чтобы и они возмутились вашим отношением к подчиненным… Да, господа, за ваше предложение я вам спасибо не говорю, так что до скорого свидания!