— Скажите, мой сын, он жив или умер? — спросила Этель, которой быстро надоели осторожные слова собеседника, решившего сперва подготовить ее к новости.

— Да, он жив, но от него осталась одна голова…

Наступило молчание.

— Ну и что же? — ответила она, про себя обвиняя врача в одной из разновидностей расизма.

Потребовалось не более трех секунд, чтобы Этель свыклась с этими новыми обстоятельствами — и во многом благодаря невероятной энергичности, с которой она тут же принялась высвобождать Конса из больницы: в коридорах здания был слышен только ее голос, прямо-таки созданный для перепалок, споров в магазинах и бытовых ссор… Не прошло и недели, как терпение врачей кончилось и они дали Консу подписать — ручку он держал зубами — бумагу, в которой он снимал с них всяческую ответственность за свою дальнейшую судьбу.

К назначенному дню выписки Конс попросил у матери купить ему бейсболку и несколько жевательных резинок. Бейсболка со знаком одного из бейсбольных клубов на голове без тела смотрелась довольно нелепо. Словно недоразумение. Но, как и многие другие инвалиды, Конс просто отстаивал свое право вести себя так же, как обычные люди.

Чтобы не привлекать внимание, Этель повезла Конса домой в корзине, которую она прикрыла тряпкой. Можно было подумать, что женщина отправилась на пикник или же везет своего кота к ветеринару: но нет, в корзине находился ее сын, который спокойно жевал жвачку. Этель положила сына на заднее сиденье машины, и он не удержался от искушения снова увидеть город, автомобили, автобусы, настоящую жизнь… Маленький зверек, которым стал Конс, подобрался к заднему стеклу и так проехал, в задумчивости глядя в окно, весь путь — словно автомобильная принадлежность, голова в бейсболке покачивалась на поворотах и подпрыгивала на неровностях дороги. Этель улыбалась. Ее сын возвращался домой.

25

В тот вечер Моранже шел домой с плохо скрываемым волнением. Он и представить себе не мог, что Скиц провел этот день, бегая за Консом, который к величайшему удовольствию собаки появился дома в виде мячика. Моранже и в голову не приходило, что Консу вместо положенной реадаптации пришлось целый день выносить Скица, постоянно лизавшего ему лицо. Первые пять минут, проведенные дома, оказались для Конса настоящим испытанием: едва вырвавшись из рук врачей, он попал, словно какой-то клубок шерсти, в пасть своей собаки. Молодому человеку пришлось повысить голос, и было любопытно наблюдать, как угроза, исходившая от этого мелкого и легкого существа, заставила пса отпустить «игрушку». Когда с работы вернулся Моранже, спокойствие в доме было давно восстановлено. Сняв пальто, Моранже обратился к жене:

— Где он?

— В своей постели…

Моранже направился в комнату Конса: тот его уже ждал. Этель подложила под одеяло несколько подушек, так что складывалось впечатление, что Конс — и голова, и тело — целиком лежит на кровати. Моранже сел и заговорил с сыном о больничном персонале, о компетенции медиков, о своей двоюродной бабушке, которая была врачом и сделала хорошую карьеру. Они вспоминали о произошедшей драме, но щадили свои чувства; именно таким образом и проходили в дальнейшем их вечерние разговоры; если они и затрагивали темы страдания, одиночества, различия между собой, то старались в них не углубляться.

Таня как сквозь землю провалилась. Она так и не простила Консу его поведения до попытки самоубийства. Не простила она ему и саму эту неудачную попытку, и то, что он уничтожил свое тело, благодаря которому могли пойти в гору его дела, обеспечивая их паре материальное и финансовое благосостояние. Какое совместное будущее могла она создать с головой? Что это была бы за семья? И если бы каким-то чудом родились дети, какое представление они имели бы о своем отце?

Само собой, любые упоминания об этой девушке из хорошей семьи, которая в свое время была любимицей Этель и Моранже, полностью исчезли из их разговоров и их умов. Никто не думал, что Таня повела себя подло, просто нужно было жить дальше, сохраняя отношения только с теми, кто продолжает считать Конса достойным и интересным человеком.

Беби Джен входила в число таких людей. Нельзя было сказать, что они с Консом «вместе» или любят друг друга, поскольку это означало бы слишком упростить их отношения. Однако Беби Джен виделась с Консом. Она приезжала к нему, они вместе выходили и ехали к ней домой. В первый вечер, когда они оказались у Беби Джен, им не пришлось прятаться, потому что три месяца назад она оставила своего «друга». Конс и Беби Джен расположились на кровати, в единственном месте, где могли свободно общаться, чувствуя себя непринужденно.

Могли бы они нормально разговаривать, если бы голова Конса лежала на столе, а Беби Джен неестественно растянулась бы на диванчике? Вряд ли. Кровать сглаживала их различия, устраняла заблуждения, страхи, освобождая место чувствам. В тот вечер между Консом и Беби Джен не было никаких сексуальных контактов. Но молодая женщина совершенно непринужденно разделась и скользнула под одеяло. Ведь все-таки раньше они довольно часто занимались с Консом любовью, поэтому неплохо знали тела друг друга и между ними не могло существовать никакого стеснения. Лежа рядом в кровати, Конс и Беби Джен почувствовали себя лучше и долго разговаривали. Часто, говоря о притягательной силе человека, о его ауре, высказывается мнение, что эта аура независима от его воли; благодаря своему уединению во время болезни Конс приобрел эту притягательную силу. Он стал лучше говорить, сделался более уравновешенным, вдумчивым, его характер окреп. Кроме того, Конс избавился от честолюбия и желания походить на кого бы то ни было. Он больше не испытывал постоянного страха, а его желания перестали выражаться в поспешных поступках.

Что касается Беби Джен, то ей, несмотря на некоторое отвращение — она, как и медсестра из больницы, где лежал Конс, боялась пауков, — нравилось бывать с Консом. Он никому не уступил, следуя отжившим свое моральным ценностям, но, кто знает, может быть, как раз они и спасли ему жизнь? Беби Джен улыбалась: разве не безумие общаться с таким «недомерком», как Конс? За то чисто интеллектуальное удовольствие, которое он ей доставлял, приходилось платить большую цену. Косые взгляды, осуждение со стороны окружающих, неловкость от того, что Конс не в состоянии идти с ней рядом по улице, не может придержать ей дверь при входе в ресторан или рука об руку гулять с ней по пляжу, — от всех этих банальностей трудно было абстрагироваться.

Однако в присутствии Конса Беби Джен погружалась в невероятно благостное состояние, и, несмотря на некоторые колебания с ее стороны, он стал ей очень близок. Говоря конкретней, в первый день это выразилось в том, что она позволила голове-Консу лечь ей на плечо. Посторонний человек был бы шокирован подобным зрелищем, этим возникшим на короткое время двуполым существом, а между тем согласие Конса и Беби Джен было полным. Им больше не нужно было разговаривать. Они расслабились и заснули, составляя вместе единое целое.

У Беби Джен по-прежнему оставались некоторые опасения, но лишь потому, что она была склонна недооценивать успехи медицины в вопросах протезирования. Вместе с тем, если хирурги занимались пересадкой голов, если с помощью электроники удавалось — за некоторыми исключениями — передавать из тела в голову информацию в реальном времени, то не было причин, чтобы обратная операция была невозможна. К тому же выбор тела казался менее затруднительным, нежели поиск подходящей головы, заняться которым решались далеко не все безголовые, большинство из которых предпочитали сохранять свою индивидуальность с пустотой вместо головы.