24

Как-то одна из медсестер, зайдя в палату Конса, испустила крик, совершенно не похожий на что бы то ни было. Так не кричат ни при смерти пациента, ни при виде больного, решившего прилюдно обнажиться. Это был долгий душераздирающий крик.

Медсестре сразу бросилась в глаза красноречивая прямая на экране осциллографа. А ведь до сих пор все было нормально. Она нажала на звонок вызова дежурного врача, ведь только он имел право засвидетельствовать кончину пациента, потом откинула одеяло и обнаружила омертвелое, застывшее тело Конса. Головы при нем не оказалось, но медсестра этому не удивилась. Она уже встречала людей без головы, такие попадались и среди навещавших Конса, в частности, ей запомнилась одна женщина, Беби Джен, под майкой и обтягивающими штанами которой угадывалось «роскошное тело». Несколько вечеров подряд, когда больные наконец утихомиривались, давая передышку медсестрам и сиделкам, те собирались в маленькой столовой в конце центрального больничного коридора и обсуждали фигуру Беби Джен.

— Ты что бы выбрала? Чтобы у тебя было тело, как у нее, но не было головы? Или же остаться с головой… Но и со всеми твоими жировыми складками и целлюлитом? — спрашивала одна.

— Мне бы ее тело да мою голову, — со смехом отвечала другая, тогда как третья напомнила о том, что отсутствие головы не имеет непременным следствием улучшение фигуры.

— А почему нет? — возразила ей коллега. — Все может быть, ведь когда у тебя остается только тело, наверное, начинаешь уделять ему больше внимания…

Стоит добавить, что в этой больнице работали двое безголовых врачей. Поэтому не одиноко торчащая шея Конса так поразила медсестру, ее потряс вид головы, застрявшей между ночным столиком и кроватью. Женщина с первого взгляда поняла, что случилось: голова каким-то образом отделилась от тела и скатилась с подушки. Легкий холодок пробежал по спине медсестры. Она собралась уходить, но тут услышала голос, который обращался к ней: «Мадам, простите, пожалуйста…» Когда она определила, что звук идет как раз из угла, который образуют кровать и ночной столик, когда увидела, как шевелятся губы Конса в такт словам, тогда-то и завопила.

В сопровождении санитарок в палату вбежал дежурный врач. Был ли он всегда таким находчивым в необычных ситуациях или же просто перед лицом стольких свидетелей, в частности, перед санитарками, за некоторыми из которых он ухлестывал, он постарался не ударить в грязь лицом? Как бы то ни было, непринужденным движением он высвободил голову из ловушки и положил на постель.

— Спасибо, — сказал ему Конс, потому что голова и была Консом.

Никто из присутствовавших в тот момент в палате людей никогда не видел молодого человека в сознании. Никто не представлял себе звучание его голоса, никто не заглядывал ему в глаза. Да и только три дня тому назад в больнице увидели, как он улыбается.

— Не за что, — ответил врач. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, я чувствую себя хорошо… Я сознаю, что нахожусь в довольно необычном положении (глаза Конса посмотрели на отделившееся тело как на теперь уже бывшее свое основание)… Но все-таки я чувствую себя вполне нормально…

Собравшиеся стояли, замерев на месте. Ни одна из медсестер ни за что на свете не согласилась бы сейчас покинуть палату, тем самым упустив редчайший шанс раз в жизни увидеть что-то необыкновенное, чтоб отправиться к какому-то там обычному больному. Что до дежурного врача, то ему пришлось нелегко, ведь только что рухнули многие фундаментальные теоретические положения, касающиеся человеческого тела, на которых основывалась вся медицинская наука. Врачу, однако, удалось стоически перенести это крушение.

— Вы позволите?.. — спросил он у Конса, прежде чем поднять голову.

— Да, пожалуйста, — ответил молодой человек, который за три месяца комы нисколько не позабыл хорошие манеры.

Врач стал осматривать голову Конса и обнаружил на том месте, где раньше она соединялась с шеей, несколько хрящевых окончаний, удивительно гладких, которые могли служить голове в качестве маленьких ножек для опоры.

— Очень интересно, — заметил врач, аккуратно положив ее обратно на постель.

Все вздрогнули от ужаса, когда, решив проверить свои двигательные способности, голова стала бегать, словно маленький зверек, по постели, причем с поразительной скоростью.

Позднее в столовой одна из медсестер, что присутствовали при этом зрелище, так рассказывала о своих ощущениях.

— Наверное, никогда в жизни мне не было так страшно. Он принялся бегать точь-в-точь как паук. Ну а я смертельно боюсь пауков, так что ты легко поймешь мой ужас… А он нам улыбался, с нами разговаривал… Ты знаешь, мне стало за него так больно… Потому что я спросила себя, что с ним будет дальше, с этим маленьким человечком, какой женщине он окажется нужным, что станет делать в жизни? Ты можешь себе представить, что он пойдет за покупками? Как он будет расплачиваться? Взобравшись на движущуюся ленту перед кассой? Нет, совершенно невозможно нормально вести себя, если перед тобой одна голова… Страшно. И потом, не знаю, пойдет он через улицу, так его любая машина раздавит…

Несмотря на простой факт, что у пациента по всем правилам должна была наступить клиническая смерть, врач, доверившись очевидности, стал действовать по заведенному порядку. Сначала он попросил всех выйти: нужно было сделать все возможное, чтобы у Конса, «чья жизнь, очевидно, находилась под угрозой», сохранились шансы на выживание. Нельзя было поручиться, что пациент, например, не заразится гриппом от одной из медсестер, карманы халата которой превратились в кладбище бумажных платочков. А пища? Нужно ли питаться подобному человеку? Если да, то чем? И каким образом?

Эти вопросы привели врача к мысли, что Конса необходимо подвергнуть карантину. Голову молодого человека перенесли в специальную комнату с большой стеклянной конструкцией, используемой для недоношенных детей, всякие действия внутри которой осуществлялись только в резиновых перчатках.

Впрочем, голова Конса выглядела очень даже неплохо и обладала «красноречием» людей, лечить которых показалось бы страшной глупостью. Молодой человек позволил поместить себя в стеклянный куб, но с первого же дня своего пребывания там начал упрашивать тех, кто о нем заботился, по капельке давая ему воду и собирая для последующего изучения под микроскопом продукты его жизнедеятельности, выпустить его из больницы.

— Прекратите… — очень серьезно говорил Конс врачам. — Зачем все это, дайте мне испытать мои шансы в борьбе с микробами… В самом деле, если вы обнаружите, что я не перенесу ни одного микроба, неужели вы думаете, я соглашусь до конца своих дней жить в продезинфицированной коробке?.. Мне было раньше так хорошо на моей кровати, я дышал воздухом, нормальным воздухом. А теперь в этой штуковине я задыхаюсь: рано или поздно вы меня насмерть замучаете… Не забывайте, я всего лишь голова, поэтому самое главное для меня настроение и моральный дух…

Между тем нужно было сообщить о происшедшем семье Конса. Эту задачу взял на себя врач, который первый разговаривал с ним. Он принял Этель у себя в кабинете.