– Погоди, не горячись! – поднял руку Черницкий. – Ну не верю я, что Балцетиса убили. Не с чего, да и не было у нас последнее время таких открытых выступлений. Враг затаился, на прямое столкновение не идет, бережет силы. Зачем кому-то убивать рядового Балцетиса? Уж лучше бы они меня прикончили, если такой акт задумали, правильно?

– Он должен был со мной говорить, – упрямо повторил Сидорчук.

– Нашел причину! Да я тебе голову на отсечение даю, про это не знал никто, кроме нас с тобой. Да и кому это интересно?

– Ну, хорошо, тогда скажи мне, где этот твой Балцетис?

Черницкий замялся и пробубнил:

– А черт его знает! Расследовать надо. Вы там все хорошо осмотрели?

– Да где хорошо! Темнотища, хоть глаз выколи. Похоже, тела через сад волокли, а куда – непонятно. Может, к реке? Ты правильно говоришь, расследовать нужно. Утром этим и займемся.

Черницкий снял с носа пенсне, потер глаза и сказал, не пряча досады:

– Вот уж не было у бабы забот! Ну, не верю я в убийство! Глупость какая-то! Подождем до завтра, поглядим, может, вернется. Вдруг бабка к родственникам подалась? А Балцетис… Кто его знает? Может, он курицу резал?

– Курицу?! В доме? – рассердился Сидорчук. – Что-то не то ты говоришь, товарищ Черницкий!

– Что думаю, то и говорю! – тоже начиная злиться, ответил Черницкий. – И вообще, я до революции в политехническом учился – на инженера. Мосты строить хотел. А вот сижу теперь здесь, злодейства всякие расследую. Какой из меня следователь? Знаешь, что я тебе скажу, товарищ Сидорчук?

– Ну?

– Тебе из Москвы какой приказ был – отпустить жандарма? Сам говорил, что поступило такое распоряжение. Вот и я так же думаю. Отпусти его, и пусть он своим делом займется. Они, жандармы, в былые времена здорово наловчились студентов да революционеров ловить. Практика у них большая в этом смысле. Нам с ними не тягаться. Улавливаешь мою мысль?

Сердито сопя и сжав намертво челюсти, Сидорчук уставился на Черницкого тяжелым взглядом.

– Ну чего волком смотришь? – продолжил начальник райотдела. – Мне твой Ганичкин ни сват, ни брат. Можешь его хоть в котле сварить да на ужин съесть.

При этих словах голодный Василий нервно хохотнул. Все обернулись в его сторону, и Чуднов смущенно прикрыл рот ладонью. Тема ужина вызывала у него совсем уже болезненный интерес. Любое упоминание о еде заставляло внутренности трястись мелкой дрожью. Правда, шансов поужинать почти не осталось, и Василий изо всех сил старался свыкнуться с этой мыслью.

Убийство, случившееся совсем не ко времени, окончательно перепутало все карты. Чуднов был не менее Сидорчука убежден в реальности преступления – еще бы, столько крови, да топор с прилипшими волосами, б-р-р! Непонятно, куда делись убитые, но этот вопрос занимал Василия гораздо меньше, чем ужин.

– Я про другое говорю, – продолжил Черницкий, когда Чуднов справился со смехом. – Думаю, его к тебе все-таки неспроста приставили. Учли опыт царской ищейки. Пускай займется поисками Балцетиса, живой он там или мертвый. Мне некогда, да и нет у меня талантов на это. Я про сыщиков книжки любил, чего там! Пинкертон, Шерлок Холмс… Но сам не могу. Голова, что ли, не так устроена?..

– А если милиция? – вспомнил Сидорчук. – Уголовное преступление – их работа.

– А что милиция? – спокойно возразил Черницкий. – Федор Пастухов там у нас начальник. Он мужик хороший, спору нет, только сильно на самогонку нажимает. Есть такой грех за человеком. Скверно, конечно, но другого пока нет. Люди у него и вовсе не обученные – пацаны неграмотные, он их по деревням насобирал. Стрелять-то едва научились, а ты говоришь… Нет, прямая тебе выгода Ганичкина назад забирать. Все равно ведь неприятности, хоть с ним, хоть без него. А так, глядишь, поучит нас уму-разуму. Нет, в Москве знали, что делали, когда отправляли его с тобой. Ну, согласись, что я прав!

Сидорчук ничего не ответил, молча встал, отпихнул стул и тяжело протопал к окну. Там он остановился, насупился и стал смотреть вниз, на спящий городок. Электрический фонарь ярко освещал пространство перед входом в ГПУ. Все, что располагалось вне этого пространства – дома, верхушки деревьев, телеграфные столбы, – тонуло в непроглядной тьме. Пылали только звезды, щедро рассыпанные по черному небу. В садах заливались и щелкали соловьи.

– Да черт с вами! – сказал наконец Сидорчук. – Выпускай этого жандарма. Пускай себе ищет. Но если что, я на Москву не посмотрю, спущу с него три шкуры, и все дела!

– Вот и ладно! – обрадовался Черницкий. – А то мне тоже не с руки. Он в подвале баклуши бьет и жрать требует. А у меня для него паек не предусмотрен. Принесли ему сегодня булку из магазина, так он в претензии. Где, говорит, горячее?..

– Горячее? – мрачно осведомился Сидорчук. – Дождется он у меня… горячих!

Черницкий понимающе усмехнулся, кивнул своему заместителю и проговорил:

– Макаров, распорядись! Пускай приведут спеца. Прямо сюда. Пора ему включаться в работу.

Макаров кивнул и вышел. Было слышно, как стучат его сапоги в пустом коридоре.

Черницкий взъерошил волосы, мотнул головой, словно отгоняя наваждение, и изумленно сказал:

– Нет, ничего не понимаю! Балцетис убит! Как хотите, а что-то тут не так! Не разобрал ты что-то, товарищ Сидорчук.

– Я там не один, между прочим, был, – напомнил Егор Тимофеевич. – Ты своего Макарова спроси.

– Да все я понимаю, но все равно не верю! Мы тут, почитай, три года. Он в том доме тогда же поселился, и ничего не случалось. А ты приехал, и на тебе!

– Ты меня в контрреволюционеры записать хочешь? – недовольно спросил Сидорчук.

– Да что ты! Такая мысль мне в голову даже по пьяному делу прийти не может, – усмехнулся Черницкий. – Просто что-то не так стало после твоего приезда. Вот, к примеру, что за человек этот Постнов, ты мне можешь сказать? Чего это его все так упорно ищут?

Сидорчук насупился, закашлял в кулак и мельком взглянул в сторону Чуднова – не сболтнет ли чего лишнего словоохотливый Василий? Но тот всем своим видом показывал, что трепаться любит исключительно на посторонние темы. Службы, мол, это не касается.

– Обыкновенный человек, – сказал Сидорчук, глядя прямо в глаза Черницкому. – Преданный делу революции. Заслуженный, можно сказать. И вот исчез.

– Да за эти годы столько людей пропало! – Черницкий махнул рукой. – Что-то никто никого не ищет. Да ладно, не хочешь – не говори. Только тут и дураку ясно, разворошили вы какое-то гнездо своим появлением.

Сидорчук чувствовал себя сидящим на угольях. Раскрывать государственную тайну он не собирался, но ему было обидно, что перед своим братом-чекистом приходилось ломать комедию. Он даже обрадовался, что в критический момент в комнате появился Ганичкин в сопровождении Макарова и отвлек внимание на себя.

– Добрый вечер честной компании! – как ни в чем не бывало провозгласил господин из бывших, зорко оглядывая в полутьме лица собравшихся. – Скажу, не кривя душой, необыкновенно рад всех видеть! После той дыры, куда я попал волею обстоятельств, даже крокодилу обрадуешься. А позвольте спросить, это что же – допрос с пристрастием или все-таки освобождение?