– Это мое сердце, – говорит Алекс, глядя на экран и крепко прижимая руку Айрис к своей груди. Голос его звучит спокойно, беззаботно. – Но на самом деле оно – твое.

Они еще несколько минут наблюдают, как люди на экране ровными рядами шагают по лугу, а потом Алекс движется к ней сквозь мерцающую тьму, и она смотрит на него, чувствует его замешательство и не видит для них иного пути, а потому прижимает его к себе все крепче.

За стеной Эсме медленно ходит от двери к книжным полкам и обратно. Она касается дверной ручки – круглая, латунная, с небольшими вмятинами и чуть меньше, чем была. Или, быть может, дверные ручки на нижних этажах всегда были больше? Неважно. Просто касаться знакомой латуни с цветочным рисунком приятно. Она пересчитывает лепестки: цветок из металла – что за невероятное противоречие, оксюморон – и все же их девять. Хорошее число. Три раза по три.

Она вспоминает имена горничных, некогда живших в этой комнате, под самой крышей. Столько лет не вспоминала. Честно говоря, никогда о них не вспоминала. Как ни странно, в памяти всплывают имена: Мейси, Джин… Или, быть может, в другом порядке? Марта. Имена возникают одно за другим.

Она как будто настраивается на верную волну. Дженет. Если стоишь в правильном месте, можно поймать сигнал.

Эсме отходит от двери и останавливается в углу, рядом с торшером. Поворачивает голову сначала в одну сторону, потом в другую. Интересно, на какую еще волну можно здесь настроиться?

Проснувшись, Айрис долго не мигая смотрит на тяжелую штору, скрывающую окно в спальне. Она кутается в одеяло, наматывает прядь волос на палец. И думает: почему так тоскливо сжимается сердце? В комнате все как обычно. Одежда разбросана по полу и стульям, книги сложены ровными стопками на полках, часы поблескивают на стене. Айрис хмурится. На комоде рядом с косметикой и украшениями лежат кухонные ножи.

Айрис вскакивает и прижимает одеяло к груди. Забыла! Сну такое под силу – стереть из памяти самое важное.

Надо прислушаться. Тихо. Шипят трубы, в квартире этажом ниже бормочет телевизор, по улице проезжают автомобили. Потом доносится странный скрежет, где-то рядом с ухом. Стихает и появляется снова.

Она опускает на пол одну ногу, потом другую. Натягивает халат и на цыпочках идет к комнате без окон. Звук доносится громче. Айрис поднимает руку и, поколебавшись, стучит в дверь. Скрежет обрывается. Айрис стучит снова, на этот раз громче. Тишина. Шаги. И снова тишина.

– Эсме, вы там? – зовет Айрис.

– Да.

Ответ приходит очень быстро и звучит очень ясно – Эсме стоит у самой двери.

– Можно мне войти? – неуверенно спрашивает Айрис.

Слышится звук торопливых шаркающих шагов.

– Да.

Айрис ждет, когда Эсме откроет дверь, но тщетно. Тогда она сама медленно поворачивает дверную ручку.

– Доброе утро, – произносит Айрис, надеясь, что голос у нее радостнее, чем одолевающие ее мысли.

Неизвестно, что ждет ее за дверью.

Эсме стоит посреди комнаты. Она одета, волосы аккуратно зачесаны на косой пробор. Почему-то на ней пальто, застегнутое на все пуговицы. Рядом кресло, которое она, по-видимому, тащила волоком по полу. На лице Эсме, к изумлению Айрис, застыло выражение бесконечного ужаса. Пожилая женщина будто ждет, что ее сейчас ударят. Айрис растерянно моргает, не зная, что сказать, и перебирая пальцами пояс халата.

– Как спалось? – наконец выдавливает она.

– Хорошо, спасибо, – отвечает Эсме.

На ее лице сменяют друг друга выражения страха и неуверенности. Одной рукой она теребит пуговицу на пальто. «Интересно, она знает, где находится? – думает Айрис. – Помнит меня?»

– Вы… вы уехали из «Колдстоуна», – поясняет Айрис. – Вы у меня. В квартире. На Лаудер-роуд.

Эсме хмурится:

– Я знаю. На чердаке. В комнате для прислуги.

– Да, – облегченно вздыхает Айрис. – Верно. Мы подыщем вам жилье получше, но… сегодня суббота, поэтому до понедельника…

Забыв, что хотела сказать, она умолкает. На прикроватном столике выстроились в ряд фарфоровые слоны, которые обычно стоят в гостиной. Получается, Эсме разгуливала ночью по дому и переставляла вещи?

– А в понедельник… – подсказывает Эсме.

– Я кое-кому позвоню, – в смятении заканчивает речь Айрис.

Она оглядывает комнату, пытаясь понять, что еще изменилось, но видит только щетку для волос, носовой платок, три заколки для волос, зубную щетку и черепаховый гребень. Все разложено очень аккуратно, даже горделиво. Наверное, это и есть богатство Эсме.

Айрис отводит взгляд:

– Я приготовлю завтрак.

На кухне Айрис ставит чайник, достает из холодильника масло и включает тостер – то есть делает все как обычно, как будто ничего не случилось. Просто на выходные у нее остановилась сумасшедшая старуха. Эсме, всеми забытая тетушка, сестра бабушки, сидит за кухонным столом и гладит собаку.

– Ты живешь одна? – спрашивает Эсме.

И все же… Как она дала втянуть себя во все это?

– Да, – отвечает Айрис.

– Совсем одна?

Айрис садится за стол и подает Эсме тарелку с тостами.

– Ну, с собакой. Но вообще-то одна. Да.

Эсме быстро берет тост, придвигает тарелку, кладет на колени салфетку. Она оглядывает стол – джем, масло, чашки с чаем, словно видит все это впервые в жизни. Берет нож и разглядывает рукоятку.

– Я помню этот набор, – говорит она. – Его прислали из «Дженнерс» в коробке с лиловой подкладкой.

– Неужели?

Старый столовый нож с давно выцветшей костяной рукояткой. Айрис не помнит, откуда он взялся.

– Ты работаешь? – спрашивает Эсме, намазывая тост маслом.

Каждое ее движение исполнено непривычной грации. «Неужели она действительно сумасшедшая? – думает Айрис. – А как определить – насколько?»

– Да, конечно. У меня свое дело.

Эсме отрывается от изучения этикетки на баночке с джемом.

– Великолепно! – выдыхает она.

Айрис удивленно смеется:

– Великолепно?.. Мне так не кажется.

– Не кажется?

– Ну… временами. Я работала переводчицей в крупной компании в Глазго, но мне быстро надоело. Путешествовала, посмотрела мир, подрабатывала официанткой. И в конце концов открыла магазинчик.

Эсме режет тост на маленькие ровные треугольники.

– Ты не замужем?

Айрис качает головой.

– Нет, – отвечает она с набитым ртом.

– И никогда не была?

– Нет.

– И люди тебя не осуждают?