— Вас там накрестины требуют, — сообщила старостиха.

— Матушка,попросите, чтоб немного подождали. Извинитесь, скажите — сразу после трапезы иокрестим. Да, отец Анатолий?

Анатолийзакивал с готовностью.

Калиострооказался чрезвычайно любезным сотрапезником и кавалером. Он то и делонакладывал в Иринину тарелку и крошечные солененькие грибки, и хрустящуюкапустку, и холодную рыбу, вежливо осведомляясь, не предложить ли ейчего-нибудь еще.

— Да,пожалуйста, мне бы хотелось отведать вон того салата с чертовщи... — оназапнулась, сообразив, что здесь это будет не совсем уместно, — со всякойвсячиной. Изумительно! Прелестно! — пробовала она угощения. — В такой салат ябы еще добавила мелко нарезанное яблоко, оно придает салату еще один оттенок.Этому меня научили в Венгрии.

— Вы, наверное,много путешествовали? — поинтересовался Калиостро.

— О, да! Моймуж был знаменитый писатель, его пьесы шли по всему миру, и мы с ним объездилимного стран. Северную Европу я не люблю, — предалась она дивным воспоминаниям,— там все как-то чопорно, замороженно, упорядоченно... Знаете, этакий стиль «неплюнь», — пояснила она. Представьте — они постоянно подравнивают кусты игазоны! В этом есть какая-то искусственность, заданность. А я предпочитаю всемэтим ухищрениям среднего европейца безумие жизни, ее коловращение, пестроту,одержимость! Моему темпераменту больше всего подошел бы Париж — с его ночнойжизнью, капризами, ворожбой. Кстати, я чуть было там не осталась навеки! (Онавдруг вспомнила предостережение Одного Приятеля о погонах под рясой, но, будучиуже не в силах остановиться, продолжала взахлеб.) Меня там хотела удочеритьодна пожилая, очень богатая и небезызвестная миру француженка. (Имен она решилане называть.) Она жена прославленного французского поэта — его-то я как раз нелюбила: он был в политике такой ортодокс! — Ирина развела руками. — А вот егожена — моя несостоявшееся мать — была просто очаровательна. Между прочим, онаприходилась родной сестрой Лиле Брик — этой постоянной пассии Маяковского.(«Ну, покойников, наверное, можно», — мелькнуло у нее в голове.) Помните, этознаменитое — «Лилечке вместо письма»? Он был, конечно, великий поэт!..

Она огляделаслушателей и, заметив, что Анатолий порывается что-то сказать, остановила егожестом:

— Я понимаю —можно не любить его, он может раздражать и отталкивать, но не признавать мощиего таланта — это, знаете ли, — она ухмыльнулась, — значит просто подписыватьсяв своем полном непонимании поэзии!

— А вотПушкин, к примеру, — прорвался все-таки Анатолий, но Ирина перебила его:

— ЛиляЮрьевна не любила меня, но ведь это очень понятно — она сама привыкла бытьпримой, блистать и ходить в окружении поклонников. Каково же ей было видетьменя в ту пору, когда она представляла из себя лишь историко-литературныйпамятник, этакие живые мощи.

— ОтецИероним, — простонал вдруг Лёнюшка, — а как мне-то теперь быть? А ну какТатьяна опять на меня накинется? Ох, и обнаглели бесы, ох, и обнаглели! Я дажеу отца Дионисия спросил сегодня на исповеди: «Отец Дионисий, почему это бесытак обнаглели?» А он мне и говорит: «Я тебе потом, Леонид, объясню, а сейчас тылюдей задерживаешь!» Да так и не объяснил до сих пор. А я больной. Инвалиддетства. Мне с Татьяной-то в другой раз не сладить.

— Да убеглаона, — успокоил его Анатолий, сильно гэкая. — Мы как с отцом Дионисием еевыволокли из храма, так она почуяла, что дело плохо, и ну бежать, только ее ивидели!

Иринавспомнила, что после покушения на несчастного монаха Татьяна побежала в церковьи, как только отворились алтарные врата, ринулась в них, распахнув объятья, скриком: «Никто не отлучит меня от любви Христовой!» Поднялся страшныйпереполох. Служба была остановлена, и Калиостро с Анатолием протащили ееволоком через всю церковь, которую она продолжала оглашать криками: «Вот такони поступают, Господи, с теми, кто воистину любит Тебя!»

— Это былоужасное, ужасное зрелище! — Ирина прикрыла глаза рукой. — Так жестко обойтись сэтой несчастной! — Она укоризненно посмотрела на Калиостро. — Тащить по полубеспомощную женщину — это не по-христиански. Ведь она так любит Бога!

— Так она жбесноватая! Это ж враг ее и надоумил святыню осквернить. Она ж в прелести! —возмутился Лёнюшка.

— Ну что вы —какая уж там прелесть, — Ирина сочувственно воздела очи к небу, — измученная,постаревшая женщина. И потом — кому дано судить об этом! Каждый любит по-своему— кто с прохладным трезвым сердцем, кто горячо и страстно. Я уж прошу вас, —обратилась она к старцу, — не наказывайте ее, пожалейте! У нее сына недавноубили — она так несчастна!

Принеслипервое, и Калиостро, наливая Ирине в тарелку золотистый пахучий суп, спросилгалантно:

— Выпозволите?

— Паркуа па?— пожала она плечами. — Почему нет?

Ей вдругочень захотелось произвести эффект:

— Кто-тооднажды весьма точно выразился о Лиле Юрьевне: «У Лили Юрьевны целое блюдозолотых орехов и ни единого зуба, чтобы их разгрызть!»

— Золотыхорехов? — Лёнюшка даже чуть-чуть привстал.

— Это образ,Леонид, образ, — пояснил Калиостро.

— Опятьобраз! — обиделся Лёнюшка. — А то я думал у меня в Красно-Шахтинске тоже естьореховое дерево, только орехи все какие-то пустые...

— О, у ЛилиЮрьевны, вы уж не беспокойтесь, они были полны ядрышками, — многозначительнозаметила она. — Так вот, сестра ее была так мною очарована, что сказала:«Ирина, я бы хотела иметь вас дочерью».

— А вот тасамая русская фея, которая не только доставила нам удовольствие лицезреть еенеземную красоту, но и выразила прелестное желание угостить нас здесь, вПариже, русской масленицей, — представила «небезызвестная француженка» Иринусвоим утонченным и также небезызвестным гостям.

Ирина сдостоинством чуть наклонила благородную голову, ловя на себе одобрительныйвзгляд старого Александра.

— Япосчитала, что вам будет приятно получить этот горячий привет из снежнойРоссии.

Стол украшалаикра, поданная к блинам и привезенная в дар гостеприимным хозяевам.

Гостирассыпались в комплиментах, хваля ее французский выговор, осанку, кулинарныеспособности, вкус и обаяние.

— Ах, у менядавно есть тайное желание, — говорила она, словно ворожа над столом своимиизящными руками, — открыть где-нибудь, где угодно — в Москве или у вас, вПариже, — маленький ресторанчик для избранных и пригласить вас всех провеститам очаровательный вечер!

— Но яответила ей : Эльза! — Ирина вдруг спохватилась, но, вспомнив, что та уже давноумерла, продолжала, — Эльза, — сказала я, — я чрезвычайно польщена вашимпредложением и просто околдована им, но простите, — тут она выразительнопосмотрела на старца Иеронима, ибо это был камешек в его огород, вернее, в егомонастырь, — у меня есть мать! — она сделала паузу. — И по всем законамсовести, морали, религии я считаю величайшим грехом от нее отрекаться!