– В чем вы видите несправедливость? Ни один из вас не выполнил за всю жизнь ни одного из условий, служащих пропуском в наш город. Вы думали только о себе, не обременяя себя трудами и заботами о ближних. А эта лошадь из последних сил, не прося помощи, не стеная и не жалуясь на судьбу, несла свою ношу, которую сама на себя же и взвалила! Над вами и над вашим эгоизмом не властны были ни просьбы, ни приказы. Бесконечно любя только себя самих, вы заняты были лишь обустройством личного благополучия, презирая тех, кому плохо. А здесь не было и малейшего принуждения, все делалось по велению сердца и так, как заповедовал Господь. Наш же город для тех, кто устал от трудов праведных и кому по закону Божьему еще на земле дана возможность отдохнуть.

Проснувшийся ранней весною лес был до краев наполнен гомоном, суетой, радостным обустройством всех обитателей, торопившихся поскорее наладить свой быт, чтобы, наконец, зажить семейной жизнью, насладиться таким недолговечным счастьем тепла и раздолья природы. Точно те же проблемы были и у обитателей муравейника, который притаился на пригорочке под роскошной кроной трех сестер-березок. За короткое время надо было решить множество вопросов и переделать море дел, а главное – по-новому обустроить муравейник (ведь население за годы разрослось), хорошенько его укрепить, затем, набравшись сил после зимы и холодов, натаскать запасов на грядущее и многое, многое другое. Работы было невпроворот, но и муравьев-рабочих лошадок – немало. Дело спорилось.

В числе прочих озабоченно бегал и герой этого рассказа – маленький мураш. Он ничем не отличался от собратьев, был таким же расторопным, трудолюбивым, собранным и деловитым, так же предан родному муравейнику и общим нуждам, все у него было как у всех, кроме одной маленькой особенности, которую он до поры до времени не показывал. Мураш обладал какой-то непонятной способностью, которая у людей называется предчувствием, и это здорово мешало жить и радоваться жизни. Среди самой заурядной обыденной работы он вдруг мог задуматься и потом начинал пугливо озираться вокруг, сам не понимая, что с ним, но сгорая в огне каких-то томительных предчувствий. Зачастую предчувствия эти сбывались, и мураш еще больше трепетал, не умея объяснить мистичности происходящего. Камнем придавливала и невозможность поделиться с кем-то своей чудаковатостью. Боязнь стать белой вороной среди своих надежно зажимала рот. Оставалось одно спасение – работа до изнеможения, чем мураш успешно пользовался и прослыл одним из самых надежных, трудолюбивых и исполнительных.

Ему давались серьезные и ответственные задания, и со всеми он с честью справлялся, отчего пользовался уважением всего муравейника, и это согревало душу. А потом как-то незаметно мураш расслабился и иногда позволял себе поделиться своими предчувствиями с окружающими, так, самую малость, и то только тогда, когда эти предчувствия особенно одолевали. Так, однажды он попросил начальство загрузить работой весь взрослый состав муравейника подальше от дома, а малышей увести на прогулку. Каково же было удивление его сородичей, когда в пустующий муравейник сунула нос лиса и, не найдя ничего интересного, разочарованно убралась восвояси. Таких случаев было несколько, и муравьи дивились странным происшествиям, но, поскольку мураш не распространялся на разные непонятные для них темы, в частности, смятение души, тоску и страх, особого значения этому не придавали. Мураш же свыкся со своей отличительной особенностью и уже подчинял ей свой образ жизни. Не делал то, что не хотел, не ходил туда, куда внутренний голос не велел, и, если одолевал необъяснимый страх, надежно прятался в укромном месте и лежал там до тех пор, пока страх не отступал. Потому с ним ничего не случалось, и он благополучно проводил свои дни и ночи, тогда как другим не так везло и многих недосчитались за это лето.

Приноровившись к своей странности, мураш чувствовал себя вполне счастливым, как вдруг однажды утром его разбудила необъяснимая, откуда-то подкравшаяся тоска. Мураш попытался от нее избавиться, за это время у него появились свои способы и приемы, но тоска не уходила. Каждый день начинался с теперь уже привычного чувства страха и подавленности, а видимых причин тому не было вовсе. Муравейник жил своей, хоть и непростой, но дружной, налаженной и порой очень веселой жизнью. За кажущейся суматош-ностью стояла жесткая дисциплина, размеренность и абсолютная целенаправленность всех действий.

Строительство подходило к концу – удобное, надежное жилье для мелкого народца и укрытие от всех капризов и причуд природы было почти готово. Запасы на зиму собирались с энтузиазмом, и голод никому не грозил. Мураш энергично включался в работу и добросовестно выполнял все задания, а внутри у него творилось невообразимое. Тоска нарастала с катастрофической силой, переходя все границы, и ощущалась гораздо сильнее, чем в случае с лисой, или тогда, когда он в самом начале весны упросил начальство прорыть вокруг муравейника глубокие канавки и неожиданно обрушившиеся ливневые дожди, зарядившие на целый месяц, не подмыли их общий дом и даже не нанесли ему ни малейшего ущерба. Чуточку голодновато, правда, было, но это уже совсем мелочи.

Мураш, оставшийся один, затравленно озирался, но вокруг него были покой и умиротворенность. Небо голубело прозрачно и высоко, тихо шелестела ярко-зеленая листва, стрекотали кузнечики, и так ласково припекало солнышко, такая звонкая тишина стояла в лесу, что все заботы и тревоги казались просто нелепыми на фоне этой благостности.

Не выдержав, мураш обратился к ползущей по листьям гусенице:

– Скажите, вас ничто не беспокоит? Вам не страшно? Мне вот как-то тревожно.

Гусеница приостановилась и повернулась к муравью:

– Беспокоит? Ах да, конечно, вот-вот я должна принять форму кокона, это очень ответственно и серьезно. Страшного в этом ничего нет, но как это мило с вашей стороны тревожиться за меня! – И она поползла дальше.

Мураш постоял-постоял, решил все-таки еще раз попытать счастья, а потому, увидев весело порхающую бабочку необычайно красивой расцветки, закричал:

– Не могли бы вы присесть на минуточку на этот цветок, мне так надо с вами поговорить!

– Пожалуйста-пожалуйста, – любезно согласилась бабочка и грациозно опустилась на полевую ромашку, – я вас внимательно слушаю.

– Знакомо ли вам чувство тревоги, страха? – волнуясь, начал муравей. – Я сегодня сам не свой от беспокойства.

– Что вы, что вы, – затрепетала крыльями бабочка. – Я только сегодня увидела мир, он так прекрасен, все так интересно и волнующе, что беспокоиться незачем. Впрочем, беспокойтесь, все-таки приятно, когда о тебе беспокоятся.

И она, звонко рассмеявшись, умчалась прочь, а мураш только лапками развел. Ну надо же быть такими эгоистами, не хотят даже вникнуть в суть, а еще «слушаю внимательно». Он печально побрел дальше, но ему навстречу попался жук-рогач, глубокомысленно шевеливший усиками, и мураш не удержался от искушения.