Среди всего этого семейства выделялась одна обезьяна. Ни внешностью, ни юным возрастом, ни талантом она не отличалась, а вот себялюбием, жадностью, язвительностью и завистливостью – этими качествами наделена была от природы сверхщедро. Всегда-то она кого-нибудь высмеивала, всегда подмечала любую слабость и оплошность у других, а себя считала, конечно же, образцом для подражания. Безусловно ее сторонились, не любили и называли «ходячей язвой».

Может быть, она и огорчалась тем, что дружбу с ней водят две-три обезьяны очень схожих с ней качеств, от которых также шарахались сородичи, кто знает? Виду она не подавала и ни в чем не изменяла своей сущности. Найдет ли кто или добудет что-то интересное и полезное – наша макака тут как тут: «А мне?» И это «а мне» слышали во всех концах по сто раз на день.

Начнут обезьяны устраиваться на ночь на ветвях, она всех растолкает: «А я? Вы что, обо мне забыли»? Самый лучший кусок выхватит у любого, даже у малыша, съест все – никому не оставит, ни с кем не поделится. Станут ее просить помочь палкой бананы сбивать – тут же разохается: «Ах, я такая больная, сил совсем нет».

Вот так и жила: никому ничем не помогая, ни с кем не делясь, ни о ком не переживая. Сородичи привыкли к ее зловредности и старались держаться от нее подальше, потому что стоило ее задеть или ущемить, на виновного обрушивался такой поток ненависти, ярости и злобы, что предпочитали с ней не связываться и никаких дел не иметь. Но и эта политика порой давала трещину. Качает себе мамаша малыша и радуется ему, так нет, зловредная макака сядет рядом и давай насмехаться: «Чего радуешься, такого страшилу родила, я бы со стыда сгорела на твоем месте».

Засмотрится на свое отражение в воде молоденькая обезьянка, наша героиня тут же яду подпустит: «Смотри, не смотри – все равно ты никому не нужна».

А однажды сказала своей ровеснице: «Фи, как шкура-то твоя облезла, видать, скоро концы отдашь».

Заметит зловредная макака влюбленных – и тут съехидничает: «Ну и парочка! Один урод к другому прилип, вот смеху-то на весь лес будет, если вы вместе жить станете!»

И вот так всегда: все-то у нее плохие, все-то вокруг нехорошо и радоваться нечему. Только вожак еще как-то мог с ней справиться: прикрикнет на нее, если случится рядом, когда она издевается, или кто-то в слезах ему нажалуется на обиды от зловредной обезьяны. Обезьяна притихнет, спрячется где-нибудь и давай там кривляться – передразнивать вожака, а то и потихоньку рычать на него. А уж ломаться и кривляться она была великий мастер, не раз вожак в гневе шлепал ее по голому заду: «Хватит паясничать».

Притихнет ехидна на какое-то время, затаится, а потом опять за свое. Не успеет какая-нибудь обезьяна найти что-то вкусненькое, наша «ходячая язва» тут как тут со своим «А мне?», выхватит добытое и наутек. Если же кто-то заступится за обиженную, ехидная обезьяна сразу раскричится: «Я здесь самая лучшая! Мне вы должны отдавать все добытое, обо мне заботиться, меня холить и лелеять. Вы каждый день должны спрашивать, чего я хочу, в чем нуждаюсь. Нет на свете обезьяны лучше меня».

Если в такую минуту окажется рядом вожак, то он крепко накостыляет задаваке и утихомирит ее на непродолжительное время.

Вот так и шла обезьянья жизнь, как вдруг, откуда ни возьмись, пришла на остров беда. Появились огромные змеи-питоны, и стало редеть обезьянье семейство. Не сразу хватился вожак этих потерь, уж очень много обезьян развелось от привольной, сытной и благополучной островной жизни. И впрямь, еды всегда было вволю, деревья плодоносили два-три раза в году, вода в ручьях была свежайшая и не исчезала даже в самое засушливое время, густая тенистая зелень круглый год спасала от палящего солнца и от дождей, а холодов и морозов на острове и в помине не было.

Всем и всего хватало вдоволь, потому и расплодилось великое потомство обезьянье. А тут вдруг – то там, то тут слезы и вопли – исчез, пропал кто-то из членов семейства, и случаться это стало все чаще и чаще. Вожак забрался на самое высокое дерево и стал наблюдать. Недолго он сидел в засаде. На ветке, свисающей до самой земли, весело качалась маленькая обезьянка-несмышленыш. Слегка зашуршала трава, и огромная блестящая лента плотно обвилась вокруг малыша. Раздался короткий писк – и все стихло. От ужаса задрожал даже старый, видавший виды вожак. Он сразу понял страшную беду, обрушившуюся на них, и всю безысходность ситуации, поскольку от «блестящей смерти» не было спасения. Она настигала везде: на самом высоком дереве, в густой траве и даже в воде.

Надо было срочно что-то делать, искать спасения, потому что в противном случае они все были обречены. Вожак не спал ни днем, ни ночью. Во что бы то ни стало он должен был найти выход из сложившегося трагического положения. А на острове тем временем шла обычная жизнь, казалось, беду не хотят замечать или слишком уж доверяют вожаку. Зловредная обезьяна и вовсе как-то неожиданно и странно притихла и все куда-то время от времени исчезала, впрочем, это никого не трогало и не волновало, как и все, что она делала.

Но никакой странности в ее поведении на самом деле не было, просто обезьяна нашла каким-то чудом не открытую сородичами банановую рощу и теперь лакомилась чудеснейшими и вкуснейшими плодами в полное свое удовольствие. А так как она никогда ни с кем не делилась, то для нее было вполне естественно тайком от всех наслаждаться любимым лакомством, которое она хотела сохранить только для себя. И у людей случается подобное – представьте себе человека, который ночью под одеялом жует припрятанный хлеб, в то время как остальные мечтают хотя бы о крошке съестного.

Занятая своими отлучками, которые обезьяна хотела сохранить в глубокой тайне, она не замечала происходящего вокруг и озабочена была только одним: не допустить, чтобы чудо-роща стала всеобщим достоянием. Смутный страх, нервозность окружающих, озабоченность вожака – ничто ее не трогало и не интересовало. Она округлилась, поправилась, шерстка ее приятно лоснилась, и по всему было видно, что обезьяна в полном порядке. Она даже перестала приставать к сородичам, чтобы те о ней позаботились, уступили ей лучшее место на ветках, предоставили возможность побольше отдыхать и взяли на себя обязанности по обустройству ее быта.

Язвить и посмеиваться она тоже перестала, впрочем, ей просто было некогда. Путь к заветному месту был неблизкий, да и там хотелось побыть подольше и, уже наевшись до отвала, просто лежать под пышными раскидистыми кронами со спелыми плодами и вдыхать сочный, ни с чем не сравнимый запах бананов. В это время все в ней ликовало при мысли, что только ей, без сомнения самой умной, умелой, красивой и деловой, по ее великим заслугам досталась такая награда и удача.

Но как ни здорово ей было в этом раю, приходилось все же возвращаться, чтобы никто ни о чем не пронюхал.