как дезертир. Пусть легализуется и идет в армию. Ну побудет в штрафной роте – подумаешь, большое дело, в школу лейтенантов и так коммуниста не пустят, – сухо закончил Мистер, выслушав информацию Кули о сложности положения Мисиньша.

– Но можно вернуться из эмиграции нелегально, с другими документами, – пытался еще сопротивляться Кули.

– Что ты квохчешь, как старая курица над каждым своим цыпленком? Мисиньш взрослый человек с достаточным жизненным опытом. Сам разберется со своими делами. Если у него есть претензии, пусть обращается официально. «Такое мяуканье по углам я не могу принимать во внимание», – Мистер говорил холодно. […]

Кули все же разработал с Мисиньшем план, как попасть в армию и ускользнуть от полиции. Если только добиться зачисления в армию, притянуть его к суду за бродяжничество будет уже сложно, он тогда будет подсуден только военному суду.

Армин явился на чужой призывной пункт, сославшись на то, что у себя дома в Вентспилсе давно не был. Там его зачислили в списки призывников и послали в Вентспилс. План удался, вентспилсские агенты охранки остались с носом. Узнав, что Армин Анкупс объявился в Вентспилсе, они кинулись его арестовывать, но он уже был в поезде, который вез его вместе с другими новобранцами в воинскую часть.

Одна забота свалилась с плеч. Но неожиданные перемены в работе продолжались. В распоряжении ЛСТМ были две подпольные типографии; в одной постоянно печаталась «Брива яунатне», в другой – воззвания и прочие нелегальные издания. И вот Мистер сообщает Кули очередную перестройку:

– Одну типографию надо ликвидировать, у нас не так много средств, чтобы содержать две. Одной вполне достаточно для наших заказов.

Кулине мог согласиться:

– Может быть, одна и справится с работой, но нельзя же без резерва. Да и в будущем потребности могут возрасти. Нужен и резерв, и возможность маневра. Ликвидировав вторую типографию, мы такой возможности лишимся.

– Совершенно лишняя и ненужная роскошь. Я уже со стариками поговорил. Если надо будет маневрировать, они помогут. Кроме того, уверен ли ты, что можно полностью положиться на человека, который держит вторую типографию? Я его знаю, и ты тоже знаешь, он как курьер был арестован и охранке известен. От суда скрылся – перешел на нелегальное положение. Удивляюсь, как ты до сих пор от него не избавился.

Мистер говорил тоном, не допускающим возражений, и то, что сказал про печатника, было правдой. Но ведь ничего подозрительного за ним не замечено. […]

Когда Кули сообщил Мистеру, что типография ликвидирована, тот был в первый момент ошарашен такой стремительностью. Потом с обычным равнодушием сказал, что с бывшим печатником впредь все связи прервать. Это был третий человек, брошенный на произвол судьбы в результате введения новых порядков.

Отношения Кули с Мистером становились тягостнее с каждым днем. Кули был вынужден выполнять указания Мистера, хотя часто они казались ему ненужными и даже вредными. Мистер играл роль какого-то эмиссара высоких инстанций и не терпел никаких замечаний или критики. Его решения и указания всегда были окончательны и сомнениям не подлежали. Этот новый стиль руководства вызывал удивление и был полной противоположностью той товарищеской атмосфере, которая была привычной до сих пор.

[…]

В декабре [1936 года] Мистер дал ясно понять, что и самому Кули надо будет уйти. Когда Карл поставил вопрос прямо, Мистер ответил:

– Ну что, попробуй легализоваться, пропишись где-нибудь, устройся на работу, начни жить – увидишь, арестуют или нет. […]

– Если партия предоставит мне выбор, я думаю, что на воле все же могу быть полезнее, чем в тюрьме с уголовниками. Но в эмиграции я не хочу просто так проводить время, лучше поехать добровольцем в Испанию. Главное сегодня – бороться с фашизмом там, где он сильнее всего наступает.

Карл видел, что это предложение Мистеру не нравится. Однако ничего определенного он в ответ не услышал. Мистер обещал передать его просьбу.

При следующей встрече Мистер сообщил, что возражений против решения Кули ехать в Испанию нет. Кончался 1936 год. Карл Розенберг начал передавать Петеру Курлису все связи.

В последние дни атмосфера еще более сгустилась. После ухода Армина Анкупса в армию рижским «оргом» стал работать Фриц Пуце из Лиепаи. Недоразумения с Мистером возникли и у него. Пуце тоже попросил разрешения уехать в Испанию. Вместе с ним такое желание высказали несколько беспартийных активистов. Сказав об этом Мистеру, Кули увидел, что тот относится к таким предложениям с заметным раздражением и недовольством.

– Пусть едут кто куда хочет, – грубо ответил он на этот раз.

– Но как же со средствами? Какие дать указания, к кому обращаться в Париже? – спросил Карл.

– Партия этим заниматься не будет, – отвечал Мистер. – Партийным и комсомольским активистам мы не можем позволить уезжать. Разрешение может быть дано только тем, кому нужно на время отключиться. А беспартийные, кто хочет, пусть сами ищут дорогу. […]

Руководитель Елгавской окружной организации Наталия Бусе тоже никак не могла найти взаимопонимания с Мистером. Время от времени она высказывала ему свои возражения против его поведения и распоряжений. Так уж она привыкла держаться с товарищами открыто. Но видно было, что Мистеру не нравятся ни прямота, ни самостоятельность суждений.

Позднее Наталия Бусе писала в своих воспоминаниях:

«При каждом встрече Мистер пытался меня убедить, что Карл Розенберг допустил много ошибок. Не освобождался от подозрительных людей, больше внимания уделял отправке групп в Испанию, чем местной работе, не вел борьбу с троцкистами. Мне казалось странным: если были такие ошибки, то почему виноват именно Розенберг? Кроме того, я таких ошибок не могла усмотреть. Посылка групп в Испанию поддерживалась коммунистами во всем мире. С троцкистами непосредственно Карл Розенберг никаких связей не имел, а всякие авантюристические взгляды, хоть чуть напоминавшие троцкизм, всегда громил. Все это я прямо выложила Мистеру и взялась с ним спорить.

Очень меня сердил заносчивый тон Мистера. Когда не хватало аргументов, а часто и совсем без всякой надобности он, совершенно не пытаясь обосновать свои мысли по существу, начинал загадочно цедить: «КИМ…», «Москва указала…», «Руководство предупреждает…», «Нам сверху поручено…» Это было полной противоположностью тому товарищескому обмену мнениями, которое утверждал до тех пор Карл Розенберг. Это все понимали». […]

В январе 1937 года Карл Розенберг уехал из Латвии8.

[…]

Латвийские революционеры на защите Латвии в 1941 году

…Враг быстро приближался к Риге. На западе уже гремел жестокий бой в окруженной врагом Лиепае, где рядом с солдатами гарнизона сражались бойцы рабочей гвардии. ЦК Компартии Латвии и Совнарком Латвийской ССР принимали срочные меры, чтобы мобилизовать трудящихся