Но чистили. И выявляли. Вскоре после прихода нового ректора у него появился и первый новый проректор. Который очень быстро стал Первым проректором. Замечательная женщина. Блестящий лектор. Любимица студентов. Которые ей доверяли. И почему-то теперь она и он всегда быстро узнавали, что с их точки зрения нелояльного и крамольного сказал тот или иной преподаватель. Иногда — через полчаса после того, как слова были произнесены. Иногда — через три дня.

Но тогда, в начале, шел 1987 год. Яковлев и его клиентура начинали погром в истории и ценностях общества. Бывший глава пионеров страны решил стать первым в новой кампании. Исполненный солидности и достоинства он поднимался на трибуну. Выдерживал паузу — и говорил. По общей схеме: 1. пауза; 2. обязательные слова наподобие «Скажем прямо…»; — 3. пауза, все замирают, прислушиваясь; — 4. «все кругом… фекалии (тоталитаризм, сталинизм, азиатчина, брежневизм, застой, мерзость и т. д.)»; — 4. публика в восторге выдыхает: «Какова смелость! Новатор… Прораб перестройки… Ледокол, расчищающий путь «новому мышлению»…

«Вчера я был в театре… Я вышел на улицу после спектакля. Я ужаснулся… На улице стояли (пауза) танки… (был канун 7 ноября, шла подготовка к военному параду). До чего мы дошли в нашем падении… На улицах Москвы — танки…» (1987 год)

«Скажем прямо… как мы виноваты перед подрастающим поколением, что даже величественная и светлая идея обновления социализма не вызывает у них интереса» (1988 год).

«Скажем прямо… мы избрали сталинско-брежневский Верховный Совет, перед нами — агрессивно-послушное большинство» (1989 год).

Он же по исходной «научной специализации» был «разоблачитель». Он ничего другого и не умел. Он всегда что-нибудь разоблачал. Когда-то реакционную буржуазную историографию… Потом — «сталинизм». Потом — «отвратительный «тоталитаризм». Когда обществу надоедало — он начинал разоблачать то, что вчера хвалил.

Последнее его разоблачение — разоблачение «системного либерализма» — как «прислужника проклятого путинизма». Он обвинил «Ходорковские чтения» и созданную Ходорковским «Либеральную миссию» в коллаборационизме, «обслуживании режима единовластия» и «апологетике путинской власти».

Отдельная история, как он начинал свою политическую карьеру. Весной 1988 года на трибуну проводимого на тот момент два раза в год общеинститутского партийного собрания, посвященного совершенствованию учебного процесса, поднялся один из его клиентов и заявил:

«Что мы тут всякой ерундой занимаемся! Все об учебе да об учебе! А давайте выдвинем на предстоящую Всесоюзную партконференцию нашего дорогого и горячо любимого ректора…». Сказал — и сказал. 1988 год — мало ли что кто с трибун говорил. Собрание спокойно осуждало плановые вопросы. Клиент не успокоился, при принятии решения он встал и потребовал: «Я же внес предложение! А давайте голосовать…». Сказать: «Вопрос не внесен в повестку дня и мы не проводили по нему прений» — ведущему не хватило опыта. Да и ректор сидел в президиуме рядом с ним. И присутствующим предложили голосовать. Примерно половина зала в шахматном порядке подняла руки. Считать не стали, но спросили, кто против, — а ректор и проректора внимательно взглянули в зал: поднялось две руки. Сочли, что если при регистрации было 270 человек, а два проголосовали против, то 268 — однозначно «за».

Райком партии, правда, кандидатуру выдвигать для утверждения на Пленуме горкома отказался. Но соратники в «Огоньке», «Московских новостях», самом институте — начали позже ставшую привычной истеричную кампанию, возмущаясь «нарушением ленинских норм партийной жизни». В институт приходил народ на разрекламированные открытые лекции — их снимали на камеры и объявляли, что они собрались в поддержку выдвижения ректора делегатом партконференции… И на Пленуме горкома отказывавшемся голосовать за его кандидатуру, тогдашний генсек сказал: «Да ладно… пусть и он будет…».

Потом по схожей схеме избирали на Съезд народных депутатов СССР, где за смелые слова об «агрессивно-послушном большинстве» депутаты, составившие «Межрегиональную депутатскую группу», избрали его своим сопредседателем — наряду с Ельциным, Поповым и Сахаровым. Затем, в 1991 году, на дополнительный выборах — на Съезд народных депутатов РСФСР. Это были его звездные годы. Он передвигался с академической солидностью, почти не поворачивая головы, чуть замутненным от размышлений о судьбах России взглядом смотря сквозь окружающих, и важно повторял свою гениальную фразу:

«Скажем прямо… все кругом… фекалии…»

Правда — иногда он солидность терял. Когда в марте 1988 года была опубликована статья Нины Андреевой, в которой впервые происходящее в стране пусть и не в самой живой лексике, но было названо своими именами, он, его соратники вокруг, его клиенты в институте замерли и прижали головы. Злые языки утверждали, что он почти не выходил из своего кабинета. В отличие от Гайдара склонности к виски у него не было — предпочитал коньяк. И в течении двух недель, в ответ на все вопросы по работе института — глядя расфокусированным взглядом отвечал одно: «Перестройка в опасности». Но на то они и злые языки. В августе 1991 года останавливающим танки его тоже никто не видел…

И из партии старался не выходить, пока была возможность. Правда, при этом на каждом шагу твердил, что «КПСС — преступная организация». Но членство в преступной организации старался сохранить. В 1990-м году ему сказали: либо выходишь, либо исключаем. Выходить он не хотел. Быть исключенным — тоже: вдруг КПСС и впрямь окажется «преступной организацией» и наведет в стране порядок… Кому тогда будет нужен «свободолюбивый» и беспартийный ректор.

КПСС в этот момент, затравленная собственным руководством, опасалась скандалов. И его просто уговаривали: «Уйти. Ну, мы же — преступная организация. Ну, зачем тебе, такому прогрессивному и демократичному быть в такой преступной организации? Ну, уйди — и ругай, сколько тебе будет угодно». Он не поддавался. Наконец, это партии надело. В одном кабинете института засел упирающийся борец с «тоталитаризмом», не желающий расставаться с проклятым наследием. В другом, напротив — собрался партком и решил не расходится, пока вопрос не будет решен — либо подает заявление, и партком его удовлетворяет, либо партком принимает решение об исключении. Сидели как на Угре в 1480 году. Наконец, секретарь парткома вошел в кабинет ректора и сказал доброжелательным тоном с твердостью матроса Железняка:

«Партком устал. Мы Вашу позицию уважаем. Вы на нее право имеете. Только, давайте скажем прямо — не в составе партии». Почерневший ректор, с видом пускающего себе пулю в лоб, написал заявление. Все-таки, если выйти самому — можно было потом говорить, что сделал это по идейным соображениям. И если партия окажется «не преступной организацией» и порядка в стране не наведет, можно будет объявлять это актом героического протеста против «тоталитаризма». Ему повезло. Партия не была «преступной организацией»: порядка не навела, власть свою нелепо потеряла и попросту оказалась запрещена.

А он, менее через год, по знакомству с Ельциным, объявил Историко-архивный институт — Гуманитарным университетом. И возглавил уже университет. Правда — ни новых денег, ни новых помещений в тот момент еще не было. А от запланированного строительства нового современного здания он отказался еще пару лет назад, амбициозно заявив: «Не поеду я никуда из Центра! Тут Кремль виден, а вы меня на окраину гоните!»