Правда, наступил август 1991 года. Ельцин победил, КПСС запретил и имущество ее захватил. Среди имущества была Высшая партийная школа. Не зная еще, что с ней делать, Ельцин передал ее Министерству социального обеспечения РСФСР, Возглавлявшая его в тот момент Элла Панфилова тоже особо не знала, что с ним делать, и когда ректор нового Гуманитарного университета попросил, радостно отдала ВПШ ему.

Радостный ректор и народный депутат высших органов власти «преступного режима» переехал с улицы 25-го Октября на улицу Клемента Готвальда.

Правда, часть ВПШ взбунтовалась, построила баррикады, отказалась пускать его представителей — и сумела остаться Социальным университетом. Одновременно взбунтовался и стал готовиться строить баррикады собственно Историко-архивный институт, которому теперь грозило уничтожение: для ректора нового университета он был отработанной ступенью — он выходил уже на новую орбиту, — и сумел остаться Историко-архивным институтом.

Заодно «основателю РГГУ» и «видному ученому и демократическому деятелю» стали передавать соседние помещения в центре города. И в какой-то момент чуть ли не вся сторона от Историко-архивного института до Исторического музея по теперь уже Никольской улице оказалась передана ему. Хотя во многих из них, как и в прежних помещениях стали появляться совсем иные организации вплоть до ресторанов.

Как будто бы считалось, что эти помещения сданы в аренду для поддержания учебного процесса и обеспечения зарплаты преподавателей — в 90-е годы власть на Высшую школу практически средств не выделяла.

Но когда через полтора десятка лет университету удастся избавиться от своего «руководителя», окажется, что аренда на помещения как-то странно оформлялась так, что права на эти помещения во многих случаях утрачены. Даже на те, которыми Историко-архивный институт располагал еще чуть ли не с 30-х гг. XX века. Зато информации о том, как повышается личное и семейное благосостояние «борца с «тоталитаризмом» становилось все больше. О доме в Париже. О ресторанах в Москве. О многом и многом другом.

Только к 2003 году всего этого «основателю» покажется мало. И впервые в стране будет сделана попытка не то приватизации, не то — продажи, по сути, в частные руки государственного университета.

Вуз передавался в распоряжение Михаила Ходорковского за обещание в течение 10 лет выделить сто миллионов долларов. Правда, с условием, что распоряжаться выделенным будут представители ЮКОСа. Степень финансовой заинтересованности самого «видного историка» не оглашалась.

Он передавал пост ректора Леониду Невзлину, а сам становился президентом университета. Впервые ректором крупнейшего гуманитарного вуза становился человек, не имеющий ни ученой степени, ни гуманитарного образования. Правда, согласие профессоров РГГУ на его избрание объяснялось не финансовой заинтересованностью и не послушностью: они во многом рассматривали такое развитие событий просто как избавление — избавление от непрофессионального, политизированного и авторитарного прежнего руководства.

Но ЮКОС падет. Ходорковский уедет на восток. Невзлин — на юг. И прежний ректор попытается снова вернуть себе возможности финансово-хозяйственного и административного распоряжения в университете. Только люди, полтора десятилетия вынужденные выбирать: либо бросить альма-матер, либо в тоскливой и удушающей атмосфере все же, склонив голову, делать что-то полезное и, наконец, на полгода вздохнувшие свободно — уже не захотят возвращения прошлого. С ним начнут говорить все тверже и тверже — осаживать после очередных политических выходок. Отказывать в праве вновь стать ректором, пресекать попытки навязывать свою волю с поста президента университета — собственно, в данном случае чисто представительской должности, синекуры, созданной для его кормления.

В конце концов, преподавателям удастся добиться избрания предложенной ими кандидатуры ректора и изгнать опостылевшего деятеля «либерально-демократической оппозиции» из университета. Упразднив уже и сам пост, который он занимал последние годы.

Но он сам, хотя и без прежнего академического статуса, старается напоминать о себе. То он «разоблачил» празднование годовщины Куликовской битвы и Дмитрия Донского, как боровшегося не за избавление Руси от ига Орды, а верно «подавлявшего мятеж темника Мамая против законной ханской власти». То «Либеральную миссию» и «Ходорковские чтения» — как коллаборационистски прислуживающие Путину. Для многих он — «историк-фальсификатор». Это неверно. Фальсификатор — это человек, глубоко разбирающийся в предмете и использующий свои профессиональные знания для искажения представления о нем. Чтобы быть «историком-фальсификатором», прежде всего, нужно быть историком. С ним — иначе. Он историком не был. За исключением, возможно, своих стажировок в Сорбонне, на которые попал по направлению компартии, когда писал кандидатскую и когда писал докторскую, он никогда никакими историческими исследованиями не занимался. Да, окончил истфак. Но потом занимался чем угодно, от построения пионеров до политического скандализма и не менее скандальных — но только не имеющих отношения к исторической науке публикаций. И то, что выдавал за «слом стереотипов в исторической науке» — было даже не претендующими на минимум грамотности скандальными заявлениями, построенными на том, чтобы взять широко известное событие и его распространенную оценку и заявить, что «На самом деле все наоборот». «Девушка стройна, мы скажем: мощи! Умницу мы наречем уродкой, добрую объявим сумасбродкой». Начинается скандал. Одни протестуют, другие верят и восхищаются. Третьи подзуживают первых из вредности. Но имя — звучит и повторяется: вызревает и обретает очертания образ «историка-новатора».

Темы же для скандалов черпаются даже не из архивов и монографий, а из псевдоисторических сплетен.

Ведь если ты объявлен «выдающимся историком» и «разрушителем стереотипов» — ты же должен что-то подтверждающее свое реноме заявлять. Даже если в истории мало что на деле знаешь.

И если ты однажды предал то, чему присягал — ты должен доказывать, что предал ты не потому, что был предателем и не за «бочку варенья», а по идейным соображениям.

Но если ты не умеешь ничего, кроме того, чтобы «разоблачать» и «призывать», то тебе ничего другого и не остается, как искать, кто еще тобой не «разоблачен».

Его дед был красным латышским стрелком — и оказался репрессирован в 1930-е годы. Литература известного направления ярко описала, как тяжело было жить членам семей репрессированных. Наверное поэтому его отец в двадцать три года, в 1950 году начал работать в Институт автоматики и телемеханики АН СССР, а через десять лет, в тридцать три года, стал его ученым секретарем.

Еще — учёным секретарем Национального комитета СССР по автоматическому управлению и ответственным секретарем Комитета по системному анализу при Президиуме Академии наук СССР, и Лауреатом Госпремии, членом-корреспондентом Академии наук СССР.

Поэтому у него самого практически не было выбора: для внука «врага народа» путь в обычную школу был закрыт. Пришлось учиться в московской математической спецшколе № 2: «питомнике гениев при физмате МГУ».