моя непредсказуемая Белка рушит все, к чертям собачьим, впиваясь острыми ноготками в мои плечи, обвивая ногами мой торс и подгоняя меня хриплыми стонами-мольбами.

— Не останавливайся. — Жар ее дыхания опаляет изгиб моей шеи, а острые зубки впиваются в кожу, и мне до безумия хочется, чтобы там остались следы, словно клеймо ее принадлежности мне (пусть и на моем теле). — Хочу грубо, жестко и до сладкой боли…

И я спускаю с поводка всю сдержанность. Тараню ее изгибающееся тело. Дурею от того, как безотказно она открывается мне. От того, как в унисон бьются наши сердца и смешивается прерывистое дыхание.

Хрустальные капельки пота покрывают наши ненасытные тела, а мы продолжаем жаркий танец единения, взрываясь в последних аккордах, будто новогодние петарды, распадаясь на микрочастицы и сливаясь в единое целое.

— Нам надо поговорить, — слышу сквозь гул в ушах ее взволнованный голос, с удивлением наблюдая, как, смущаясь, она тянет на себя край покрывала, стремясь прикрыть свою наготу.

Мне не нравится, мне категорически не нравится ее резко изменившееся настроение, и еще эта попытка закутаться, спрятаться, словно она сожалеет о том, что только что случилось. Смотрит на меня, кусая губы. и даже пытается отодвинуться на самый край в надежде, что расстояние хоть как-то сгладит то чувство сожаления, которое вдруг мелькает в ее взгляде.

Что за херня?! Что это за всплеск неадеквата?!

Ну, нет, дорогая, так дело не пойдет!

Перехватываю угол ставшего вдруг ненавистным мне куска тряпки и, откинув его в сторону, одним движением подминаю малышку под себя. Нависаю над ней, не давая улизнуть, а она от неожиданности взирает на меня широко распахнутыми глазами, полными удивленного ожидания, безмолвно открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыбешка.

— Если ты еще не поняла, милая, переступив порог моего дома сегодня, ты оставила за дверью все страхи и сомнения по поводу нас, — жестко говорю я, без намека на возможные лазейки в моем категоричном заявлении.

— Но…

— Никаких «но», — качаю я головой, не разрывая зрительного контакта и затягивая ее в бездну чувственного наслаждения. — Я тебе давал возможность выбора? — Она кивает в ответ. — Ты приняла решение и пришла сама? — Вновь несмелый кивок. — Что тогда изменилось? Зачем все это?

Она молчит. Смотрит на меня в нерешительности, громко вздыхает и молчит. А на ее лице отражается вся гамма терзаний в неуверенности своего решения.

И нахера мне это надо?! Вот эта вот ее игра в «Буду — не буду. Дам, а потом пожалею», она мне нужна?! Мне нужны заморочки с ее сомнениями и сожалениями?

Я втягиваю носом ее аромат. Опираясь на одну руку, костяшками пальцев второй провожу по нежной коже ее лица. Дурею от того, как откликается её тело на мои касания, и безапелляционно понимаю: ДА! Да, черт побери, мне все это нужно! Мне нужна она, со всеми своими заморочками. Вся без остатка!

Немного подавшись вперед, накрываю припухшие губы лёгким поцелуем, аккуратно касаясь их и побуждая малышку к ответу. Смешиваю наши дыхания и чувствую, как ее сердечко ускоряет ритм, колотясь о мои ребра и эхом отзываясь в голове.

— Прости, — вдруг шепчет она. — Я дура, да? — Скептически взираю на нее, оторвавшись от упоительной сладости ее податливого рта. — просто я никогда еще не шла наперекор семье. — На её щеках проступает румянец, и она вздыхает так прерывисто, что на шее заметна пульсирующая венка, и ресницы дрожат, словно прогоняя подкатывающиеся слезы. — Я …

— Так, стоп! — прерываю ее, коснувшись указательным пальцем ее губ.

Белке надо выговориться, надо все свои мысли, решения, размышления проговорить и принять, а это явно надо делать не в постели, хотя я отсюда не вылезал бы минимум до утра. Но раз уж я вступил в новые для себя отношения, надо и действовать по-другому. Просто секс здесь не прокатит.

Малышка хочет поговорить? Будет ей разговор по душам!

Встаю с кровати и подаю ей руку, помогая подняться.

Постель не то место, в котором стоит заводить подобные разговоры, значит, надо срочно менять дислокацию, антураж и форму одежды.

Быстро подхожу к небольшому комоду, стоящему вдоль противоположной от кровати стены, и достаю из верхнего ящика свою самую скромную футболку. Для Киры она точно будет коротким, но безумно соблазнительным платьицем. Поворачиваюсь к ней, чтобы отдать домашний наряд, а она так и стоит около кровати, блуждая глазами по комнате в поисках своей одежды.

— Платье в прихожей, — улыбаясь, напоминаю ей, протягивая футболку, — а трусики где-то в ворохе постельного белья, — киваю на смятую постель.

Охренеть, как все-таки крышесносно она смущается, и даже кончики ушей заливаются румянцем! Так и хочется зацеловать ее всю, от взъерошенной макушки до маленьких розовых пяток. Завалить обратно в кровать, и похер разговоры! В ее присутствии думать о чем-то серьезном получается чертовски плохо.

Молча чертыхаюсь, натягивая на себя домашние брюки. Терпи, Абрамов, ты вляпался по самые «не балуй» в отношения с ванильной девочкой, паинькой-отличницей и послушной дочерью любящих родителей.

— Пойдем, — киваю в сторону двери, — думаю, поговорить нам стоит на нейтральной территории.

Беру ее за руку. Ее ладошка теряется в моей, но тонкие пальчики крепко сжимают мою руку. В кухне усаживаю мою ночную гостью на высокий стул, стоящий рядом с барной стойкой.

— Тебе чай или кофе? — интересуюсь я, ставя на плиту пузатый металлический чайник со свистком.

— Чай, — делает свой выбор Белка, — и если можно, зеленый. — И поспешно добавляет: — И с лимоном.

— Мед тоже положить? — хмыкаю я, подтрунивая над ней, и получаю в ответ чуть обиженное сопение.

Малышка! Что с нее взять? Только обнять, целовать и баловать!

И я хочу это делать. И я буду это делать. Вот только разберусь с ее таракашками в красивой головушке и сразу начну.

Пока закипает вода в чайнике, достаю две кружки. Кидаю в одну пакетик зеленого чая с мятой, а во вторую — пару чайных ложек молотого кофе (я бы выпил что-нибудь покрепче, но что-то мне подсказывает: трезвая голова мне еще понадобится).

Ставлю на стол перед Белкой коробку какого-то печенья (спасибо маме за пополнение продовольственных запасов в моей холостяцкой берлоге, вот только надо бы забрать у нее ключ) и, не дав чайнику издать противный свист, выключаю его и наливаю кипяток в наши кружки.

— Ну, а теперь поговорим.

Я усаживаюсь напротив Белки, беру двумя руками свою чашку и делаю глоток обжигающего напитка. Внимательно наблюдаю за тем, как малышка надкусывает сдобу, глотает, поперхнувшись, непрожеванный кусок и утирает проступившие в уголках глаз слезинки.

— Ты сама