— По крайней мере мозги я ему хорошенько взболтала. — Зиба собралась закурить и вспомнила о зажигалке. — Дай огоньку. Сколько ты еще намерен ждать?

— Если бы мы могли бросить эти железки в кустах, утопить на худой конец. Но до полудня их надо вернуть в прокат во что бы то ни стало.

— Менты все равно выйдут на нас, — улыбнулась Зиба, выпуская дым. — Пострадавшие, как минимум, укажут марку мотоциклов и наши яркие приметы.

Она испытующе посмотрела на мужа.

— Тебя это, я вижу, радует.

— Хочется попробовать голодных девочек за колючей проволокой.

— Не прикидывайся полной маньячкой.

Тут Алексей вспомнил голую девицу, бегущую в отсветах пламени. Может быть Зиба и не прикидывается. Ты же сам хотел, чтобы она стала до конца откровенной. Еще несколько таких историй, и вы в самом деле станете друзьями.

— Ты стукнула меня со знанием дела.

— Прости. По крайней мере не сильнее, чем того жлоба.

— Ну да, это уж точно.

— Слушай, мне осточертело ждать. Поехали домой.

— Менты где-то тут. Сидят в машине и выжидают.

— Да пошли они…

— Стой здесь — я схожу в разведку.

Все уже стало серым — небо, асфальт, стены домов. Потянул свежий предутренний ветерок. Алексей выглянул на улицу, медленно направился вперед. Свернул на перекрестке. Мимо проскочили одна за другой две случайные машины. Бомж в неимоверно засаленном плаще выбрался на свет божий и тянул откуда-то несколько пустых бутылок.

— И все-таки лучше подождать, — сказал Алексей жене по возвращении. — Нас тормознут на первом же посту.

— Лично я еду.

* * *

На следующий день после визита Левченко в фонд, его руководящие работники и рядовые члены должны были принять участие в мероприятиях, посвященных черной годовщине — началу последних, августовских боев за Грозный. Тогда погибло особенно много москвичей, и теперь всем им должны были открыть общий памятник на Новодевичьем кладбище с перечислением фамилий на гранитной стеле.

Марина рассказала, что мероприятия начнутся с одиннадцати утра в помещении фонда. Будет собрание, ребята из «Любэ» споют несколько своих песен. Потом все отправятся на кладбище, где священник отслужит панихиду.

Левченко решил, что лучшей возможности познакомиться сразу со всеми действующими лицами ему не представится. Он появился в зале одним из последних, в том самом костюме горчичного цвета. Свободных мест уже не осталось, он встал к стене, вдоль которой сплошной цепочкой выстроились люди.

хрипловатым голосом пел полноватый молодой человек в гимнастерке. Зал неумело, но дружно подпевал. Максим стоял близко от сцены и хорошо видел сидящих в первом ряду. По описанию Марины он узнал Самохина с напряженно сжатыми губами и глубокими складками на переносице. Чуть поодаль сутулился Постников с костылем и седым клоком в шевелюре.

выдавал Расторгуев следующую песню.

Левченко опоздал всего на двадцать минут, а вступительные речи уже закончились. У людей не было настроения много говорить. Все присутствующие прекрасно знали цену словам.

Песня умолкла, зал долго аплодировал. Потом стали потихоньку, без суеты выбираться к автобусам.

Максим слышал с разных сторон обрывки разговоров. Грозный, блокпосты и горящие танки никто не вспоминал. Говорили про общих знакомых, про новый закон о льготах, про афганцев, с которыми надо объединяться в одну организацию.

— Ты за кого будешь голосовать?

— Хрен его знает. Паша не потянет. Мужик он неплохой, но тут надо иметь добрую хватку.

«Кто это Паша? — подумал Левченко. — Наверно, Постников.»

— Надо, чтобы каждый ясно изложил перспективу.

— Наслушались мы этих перспектив.

Мелькнуло лицо Марины — еще вчера неизвестное, а теперь знакомое до мельчайших черточек. Даже закрыв глаза, Максим видел его четкий отпечаток на внутренней стороне век. Но сейчас Левченко не имел возможности расслабиться. Когда он покупал цветы в ларьке возле кладбищенских ворот, сзади подошел Самохин.

— Вчера вы меня спрашивали?

— Да. Думаю перевести вам денежки под какой-нибудь конкретный проект.

Они обменялись крепким рукопожатием. Левченко не кривил душой — он знал, что друзья-бизнесмены в случае надобности не откажут в деньгах. Пять тысяч баксов для нормальной фирмы — не ахти какая сумма.

Вместе двинулись по аллее. Звучал военный оркестр, со всех сторон вразнобой пахли цветы. Мелькнул батюшка, блеснув на солнце крестом. Радостно улыбался мальчишка в голубом, сползающем на уши берете десантника.

— Проектов хватает, — сообщил Самохин. — Хотим приобрести двадцать пять инвалидных колясок — чудо техники. Немцы готовы отдать за полцены. Будем издавать Книгу памяти — воспоминания о погибших, фотографии.

— Сейчас те, кто у власти, хотят поскорее списать эту войну в архив, — заметил Левченко. — На Кавказе пошла другая игра.

— Помнить надо все. Не ради того, чтобы есть себя изнутри или без конца посыпать голову пеплом. Опытом разбрасываться не стоит. И хорошим, и плохим. Если бы не чеченская война, с армейской реформой тянули бы еще не один десяток лет.

С каждым шагом толпа густела, приходилось протискиваться вперед. Самохина узнавали — здоровались, расступались.

— Надо еще поддерживать региональные организации там, где они не могут найти спонсоров, — продолжал Самохин.

Ему пришла уже пора занимать свое место напротив трехметровой гранитной стелы.

Бабка в белом платке раздавала всем подряд тонкие свечи. Люди брали огонек друг у друга и держали горящую свечу, оберегая свободной рукой от дуновения ветра. Левченко тоже прикрыл свою. Но внимание его сосредоточилось на другом, и свеча в разгар панихиды погасла, испустив струйку голубоватого дыма.

Плохое предзнаменование.

Панихида оказалась короткой. Следом за остальными Левченко возложил к памятнику цветы и направился по аллее к выходу. Толпа быстро рассасывалась, редела. Постников в окружении небольшой группы людей уверенно шагал, опираясь на костыль. Вдруг рядом с ними одна из надгробных плит полыхнула ослепительно белой вспышкой. С опозданием на долю секунды Левченко услышал громкий хлопок. Ближайшие к могиле люди повалились как подкошенные.

На несколько секунд над кладбищенской аллеей повисла тишина. Потом кто-то из раненых громко простонал. Словно по сигналу все засуетились, забегали, озираясь по сторонам. Раздавались женские вопли, хриплые проклятья. Кто-то орал в трубку сотового телефона, вызывая «скорую».