подсказанная творчеством Хемингуэя, все еще занимала их мысли, вылившись в рассказы о своей жизни.

– Вам не кажется, что если бы мы записывали друг за другом, то у нас получилось бы что-то вроде «Тысячи и одной ночи»?

На шутку неожиданно отозвался профессор Хван, хотя до этого особой разговорчивостью он не отличался. Тот самый профессор, что зачитал им наизусть последние строки из «Судьбы» Пхи Чхондыка.

– Не знаю, удобно ли рассказывать об этом, но случилось все незадолго до нашего приезда сюда, и мне хотелось бы с кем-нибудь поделиться. Моей жене о таком лучше не знать, – заговорил он вполголоса.

Казалось, он даже немного заикался. От него веяло добропорядочностью, он производил впечатление человека примерного во всем; этот профессор в юности наверняка был круглым отличником. Он и пить-то не умел, и под этим предлогом в первый день даже отказался от вина, впрочем, сейчас он уже мог осилить пару бокалов. Говорят же, человек ко всему привыкает: к обстоятельствам, к изнеможению, к скорби и, возможно, даже к бичеванию. Ему налили второй бокал, и он заговорил.

– После армии в университете я как-то увидел одну девушку. Еще подумал тогда: «Чудо как хороша». Время от времени мы пересекались в студенческом городке, но я не придавал значения нашим случайным встречам, да и кафедры у нас были разные. И вот однажды мой друг спросил, не хочу ли я с ней разок сходить в кафе. Дескать, она его хорошая приятельница и попросила нас познакомить.

– Вот это да! – вырвался у коллег возглас удивления.

Стол обрамляли лианы лиловой бугенвиллеи, а белое вино, вобравшее солнечный свет южной страны, отливало золотом. Духоту разгонял прохладный, хоть и напитавшийся влагой ветерок.

– И вот, значит, на первом свидании мы угощаемся суши, и вдруг она заявляет, что заплатит сама. Я же, будучи старше курсом, к тому же после армии, и вообще, все-таки мужчина как-никак, этому воспротивился. И тут она предлагает, мол, давайте поступим следующим образом… Выбирайте одно из двух: либо вы позволяете заплатить мне, либо платите сами, но при этом целуете меня!

Глаза слушателей, уплетающих аппетитную рыбу, ярко заблестели.

– Погодите-ка, это что же получается? Платит или женщина, или же мужчина, но при этом он еще должен поцеловать?

Вопрос профессора Пак рассмешил Хвана.

– Ну-у, сейчас, наверно, трудно представить, но в университетскую пору, до того как располнел, среди студентов я слыл красавчиком.

– Если продолжим в том же духе, наши истории, глядишь, потянут на «девятнадцать плюс». Эдакая изюминка на прощание с Ли Михо, улетающей в Нью-Йорк, – пошутил кто-то.

– Ну надо же, какая отчаянная девушка! И как вы поступили?

– Заплатил, конечно, – сказал профессор Хван.

– А поцелуй?

Лицо профессора Хвана зарделось еще больше.

– И поцеловал…

Никто не смог сдержать детского восторга.

– Хотите верьте, хотите нет, но это был мой первый поцелуй. После него она стала моей девушкой. И я решил на ней жениться.

– В наше время так и было, – подтвердил другой профессор.

Начало 1980-х: брюки клеш, кроссовки Nike и длинные волосы. Последнее поколение, для которого подержаться за руки, а уж тем более поцеловаться само собой означало женитьбу.

– Однако она была весьма неординарным человеком. Бюстгальтеры не носила, что по тем временам дело немыслимое, и к тому же у нее было много парней. Приятели убеждали меня, чтобы я не велся на обман, говорили, дескать, опасная штучка. Но я просто продолжал верить. И намеренно больше к ней не прикасался. Я на самом деле хотел жениться и прожить вместе всю оставшуюся жизнь и потому дорожил ею.

Профессор Хван смущенно опустил голову.

– Однажды мы расстались на несколько месяцев, но так вышло, что отношения возобновились. И когда я сердечно обнял ее, она призналась: «Как же я по тебе соскучилась! Я чувствовала, мы встретимся вновь, и потому, пока мы были в разлуке, парням, которые возили меня на свидания на своих машинах, я… – профессор Хван на секунду замешкался, а потом договорил: – …дозволяла только минет».

Вмиг у всех кровь отлила от лица. Это было неслыханно: на дворе – белый день, и прозвучало это не на попойке, а во время совместной поездки, к тому же в присутствии коллег женского пола. Однако благообразное лицо профессора Хвана, выдававшее в нем до крайности благовоспитанного человека, исключало любой намек на какую-либо непристойность.

– Ого, особа-то и вправду весьма эксцентричная! – воскликнул кто-то, а профессор Хван, утирая платком пот со лба, сказал:

– Она явно отличалась повышенным либидо. Кажется, все дело в этом. Но разве женщина виновата в своем сильном половом влечении?

На мгновение она оцепенела. Словно получила удар ниже пояса. А ведь и вправду, кто может осуждать ее свободные отношения? Припомнился их берлинский разговор с госпожой Каймер о Лу Саломе.

– В любом случае вам, профессор Хван, довелось встречаться с женщиной весьма неординарной по тем временам! – резюмировала профессор Пак.

– Не знаю, возможно, это, конечно, лишь мои домыслы, но мне кажется, я ей очень нравился. Вокруг нее увивалось множество парней, и отбою от кавалеров, с кем сходить на дискотеку, тоже не было. Когда учеба близилась к концу, я повез ее к себе домой, в Кёнджу, – представить родителям в качестве невесты. Только знаете, забыл сказать, что семейство наше уже как в третьем поколении верующее, начиная с дедушки… а мои отец и мать были старейшинами крупной церкви в Кёнджу. Жилище наше представляло собой традиционный корейский ханок с длинной пристроенной террасой. И вот после знакомства с родителями мы пошли в мою комнату, где она принялась курить.

Профессор Пак начала нервно хихикать и вставила:

– И все это не где-нибудь, а в древней столице Кёнджу!

– Пытаясь избавиться от дыма, мы открыли окошко на задний двор, но тщетно – запах просочился в каждый уголок дома…

Вся компания дружно рассмеялась. Профессор Хван тоже улыбнулся краешком губ.

– Тот день для меня стал открытием: никогда не думал, что запах табака такой вездесущий и стойкий! Я-то никогда в жизни не курил… Все, начиная с моей истово верующей бабушки, и отец с матерью, конечно же, покачали головами. После одной ночевки у нас дома она, естественно, все поняла и на следующее утро уехала. В сообразительности ей было не отказать, да и чувство собственного достоинства тоже имелось, да еще какое… Ну и я как-никак старший сын, так что женитьба, если подумать, представлялась делом совершенно невозможным. Не знаю, а может, у меня оказалась кишка тонка. Поэтому пришлось с ней расстаться. Все было настолько ясно, что и она больше не искала встречи