– За такой подарок меня князь взашей выгонит и не посмотрит на то, что я сокол его. Закрывай рот, иначе сброшу с пса. Полудницы заклюют.

– Далече до полудня-то. И не там выбирался, не пропаду, – огрызнулся Огарёк.

Путь стелился перед нами расписным платком, и не путь даже, а сплошное пёстрое поле, но для сокола на верном монфе – все земли что ровный Тракт. Я любовался втихомолку бескрайним небом и синеватыми ёлками вдалеке, кровавыми каплями маков и голубыми глазами васильков, радовался ветру в волосах. А вот болтливый парнишка из Мостков выводил из себя, отчего-то пекло в груди после каждого его слова, и будто разрывался я, не зная, правда ли скинуть его, не жалея, или сберечь, схоронить в большом Горвене, ещё и монет подкинуть. Точно одно – вора при княжьем дворе ни за что не будет. А Горвень стерпит, стольный град большой и могучий, как бурлящее море, затянет, закрутит, перемелет и выплюнет, никого не оставит прежним, все дороги перепутает и перевяжет по-своему. Что там говорил Смарагдель? Огарёк мне предназначен? Как бы не так, перебью планы Господина Дорог, перехитрю, избавлюсь. Пусть ненавидит меня Дорожник, смогу откупиться, а на поводу у него не пойду. Не в этот раз.

Я видел, что Огарёк устал от скачки. С непривычки ему, должно быть, приходилось совсем худо, всё тело ломило, и он изо всех сил старался не соскользнуть с собачьей спины. Рудо раздражённо тряс ушами, недоволен был лишним всадником, который, наверное, больно цеплялся пальцами за шерсть на загривке. Я-то почти сразу приучился скакать на монфе верхом, внутренним чутьём понял, будто нашептал мне кто-то. Знал, как сесть так, чтобы псу было не тяжело, и чтобы у себя спина и ноги не болели, хоть полдня лети стрелой, и седло нам с Рудо действительно ни к чему, обходились лёгкой кожаной сбруей, оплетающей пёсью грудь. Там, где я сжимал пёсьи бока бёдрами, подшёрсток давно свалялся, стал похож на ощупь на шерстяное одеяло – чем не седло?

Далеко впереди из утреннего синеватого тумана выступал обширный пологий холм, сверкающий россыпью искр – Горвень с его святилищами, богатыми теремами и торговыми площадями переливался на холме, как камень в оправе. В груди моей будто встрепенулась малая птаха, захлопала крыльями: там Видогост, он дождётся меня, а я напою его лесной водицей из чарки Смарагделя даже против Страстогоровой воли, если на то пойдёт. И хотелось мне верить, что сработает колдовство, что лесной морок спугнёт болезнь, и станет мой княжич снова бодрым и любознательным, и научу его голыми руками ловить карасей, как обещал когда-то, да не исполнил.

В думах время пролетает незаметно, и вот холм уже высился прямо перед глазами, а поле-платок осталось позади. Рудо понёсся ещё скорее, узнавая родные места, и совсем скоро перед нами выросли первые посадские дома с дворами, полными суетливых кур, цветом и формой похожими на свежевыпеченные булки, запахло почти по-городскому: навозом, срубом, кашей и дымком. Огарёк оживился, завертел патлатой головой, разглядывая посад с любопытством, которое выдавало, что прежде он здесь ни разу не бывал. Я гнал пса быстро, чтобы никто не успел нас хорошенько разглядеть, а всё же некоторые глазастые бабы чертили щепотью круг у себя на груди, заметив мальчишку с зелёной кожей. Что же, отныне слава моя пополнится новыми слухами и баснями. Зайду через день в трактир, натянув на лицо капюшон, и наверняка услышу свежий сказ о соколе Кречете, а вокруг рассказчика соберётся охочая до басен толпа, на радость хозяину заведения.

Уже замаячили тёмные бревенчатые стены детинца, но я пустил Рудо левее, в ту сторону, где подходила к городу речка Горлица.

– Куда везёшь-то? – требовательно спросил Огарёк, вовсе не заискивая, как раньше, а твёрдо решив вызнать мои планы на его счёт.

– В темницу брошу, где вору и место.

– Врёшь. Не злой ты, хоть и пугать пытаешься.

Я всё-таки думал о себе иначе.

Рудо остановился у торговой мыльни, стоящей у берега Горлицы, беззастенчиво опустил лохматую голову в лохань с речной водой и принялся шумно, прихлёбывая, лакать. Я спрыгнул на землю, повёл плечами, разминаясь, и едва успел подхватить Огарька, готового свалиться с пса неуклюжим мешком. Рудо верно понял мои намерения. Именно здесь я и надеялся оставить мальчишку.

Нет, это не была гнилая слобода с дешёвыми питейными и игорными заведениями и мыльнями со склочными девками, хотя такой рассадник людских пороков, несомненно, в Горвене имелся, и не один. Я собирался оставить Огарька пусть у падшей девки, но всё же в приличном месте, куда пьяницы и бунтари не захаживают. Земля у Горлицы – самая дорогая, здесь воду в мыльню можно качать прямо из реки журавлём, и здесь вряд ли встретишь любителей шумных развлечений и драк.

– Не меня ли ищешь, соколик? – пропел женский голос.

Я обернулся и увидел блудницу Елаву, стоящую у дверей мыльни. Раскосые чёрные глаза хитро щурились, алые губы улыбались, смуглые руки были скрещены, подчёркивая налитую полную грудь. Я широко ухмыльнулся, даже забыв на миг о том, куда я на самом деле спешу.

– Тебя и ищу.

Елава плавно подошла ко мне и ласково взяла под руку. Огарёк сидел на земле, растирая колени, и смотрел на нас настороженным зверьком.

– Хочу побыть с тобой, красивой, только спешу, – огорошил я Елаву. – Зайду позже, как свободнее стану. А в этот раз о другом прошу. Посмотри за парнишкой пару дней. Вымой, накорми да одень, если чего ещё захочет – не откажи.

Елава с интересом разглядывала Огарька, не убирая мягких ладоней с моего локтя.

– Так он мальчик совсем. И… чудной какой-то. Откуда взял?

– Не спрашивай лучше. – Я мотнул головой, и немытая прядь волос упала мне на глаза. Мыльня бы мне не помешала, но некогда, некогда сейчас. Я спешно вынул из кошеля несколько монет и, не пересчитывая, сунул Елаве в тёплую ладонь.

– Если не хватит, потом ещё занесу. Береги мальца. Поняла?

Она недовольно покусала нижнюю губу, сомневалась, наверное. Но всё же согласилась.

– Ладно, Кречет. Только потом всё расскажешь – иначе умру от любопытства.

– Расскажу, – пообещал я и тронул Огарька за плечо. – Вставай. Иди с Елавой. Может, навещу ещё.

Огарёк непонимающе вертел головой, как совёнок, выпавший из гнезда. Желтоватые глаза смотрели недоверчиво.

– Так правда не в темницу? В мыльню? К девкам? Удивил ты меня, гонец.

Я похлопал Рудо по холке, пёс отряхнулся, забрызгав меня каплями воды с мокрой пасти и шеи, и я снова вскочил ему на спину. Надавил пятками на бока, пусть бежит ко двору, а сам решил, что не стану оглядываться. Елаве я доверял. Она хоть блудница, но девка с мозгами, а ещё дышит ко мне неровно. Не подведёт.

На конце слободы к нам с Рудо пристал лоточник: «Купи петушка» да «Купи петушка». Народу тут было многовато, быстро не помчишься, а леденцы у торговца лежали ладными рядочками да поблёскивали боками на солнце, начиная чуть оплавляться. И формы какой искусной: и гребешок тебе, и бородка, и хвост пушистый, ребристый, и даже глаза выпуклые. Что делать, купил. Порадую Видогоста.