«Надо купить жалюзи! – осенило Аркадия. – Он вернется, а они уже висят. Почему я раньше не додумался?»

Сев рядом с кошкой, он взял не дочитанную Мишкой книгу. Она была библиотечной, захватанной десятками других детей, а ему почудилось, будто страницы пропитались запахом его сына. И опять что-то взорвалось в сердце, и стало так больно, что, казалось, уже и не продохнуть. Аркадий осторожно положил книгу, не закрыв ее, и вышел из комнаты.

Он направился на кухню, пытаясь вспомнить: есть ли в холодильнике что-нибудь из остатков еды. Готовить ему не хотелось, не хотелось вообще ничего. Он чувствовал себя устрицей, из которой высосали содержимое. Внешне все оставалось по-прежнему, даже седины не прибавилось, а внутри была абсолютная пустота. Из нее надо было извлекать какие-то мысли, ведь работа не могла ждать. И ребята из лаборатории, несмотря на свое сочувствие к нему, тоже ждать не могут. Детей ведь растит не только он…

Звонок раздался в тот момент, когда Аркадий открыл холодильник, свирепо загремевший полками и стеклянной крышкой масленки. Он прислушался: почудилось? Закрыв дверцу, Аркадий подождал, и звонок повторился.

«Не Стас», – решил он. В их семье все звонили три раза, а то и больше.

Открыв дверь, Аркадий не смог скрыть нелепого удивления: «Почему она звонит не по-нашему?» Исключая друг друга, возникли две догадки: Маша не осмелилась самовольно воспользоваться их тайным кодом; или – она отреклась от всего, что когда-то составляло их семейный уклад. Первое предположение сразу спасовало перед тем фактом, что каждое утро Маша проводила у сына, хотя ей давно пора было уезжать. И как бы ни был Аркадий сердит на нее, он не позволил бы себе обвинить ее в том, что это – показуха.

– Привет, – сказал он, приказав себе ничему не удивляться и не злиться. – Проходи.

Машин взгляд метнулся к знакомой вешалке, похожей на черное дерево с крюкообразными ветками:

– Можно раздеться?

– А Матвей не закиснет в машине?

Она посмотрела с удивлением:

– Он же уехал. Вообще из города. По делам.

– А я должен был это знать?

– Я думала…

– Нет. Мишка мне не говорил.

У него опять начало разбухать сердце: «Маленький мой… Сам лежит переломанный, а меня оберегает».

– Тогда раздевайся, – он принял злосчастную шубу, на этот раз обвисшую в руках тяжестью укора: «Матвей сделал из нее принцессу, а ты не смог!»

– Я принесла копченую курицу, – сказала Маша полувопросительно. – Вроде бы свежая… Ты еще не успел поужинать?

Он решил не ломать комедию.

– Доставай. Надеюсь, она не совсем окоченела на морозе?

– Там потеплело. А Стаса нет? – она заглянула в комнату старшего сына, пугающую тем уровнем беспорядка, который был удобен ее хозяину. Машины губы дрогнули: здесь ничто не изменилось.

Аркадий подтвердил:

– Вечный хаос. Да будет так! Хоть в чем-то же должно быть постоянство.

Этот упрек вырвался против воли. Уж слишком много эмоций ей в последнее время приходилось сдерживать. Ничего на это не ответив, Маша осторожно шагнула по направлению к Мишкиной комнате и остановилась на пороге. Точно так же, как он сам пять минут назад. Приподняв голову, Нюська с неподражаемым безразличием оглядела любимую хозяйку и только дернула хвостом.

– Она меня не узнала…

Даже не заглядывая ей в лицо, Аркадий почувствовал, как оно дрогнуло. Такое тонкое и правильное, что, не будь Маша грешницей, с нее впору было бы писать икону. Короткие волосы не закрывали длинную шею, нежность которой плавно переходила в плечи. Сейчас они были закрыты кофтой, но Аркадий помнил их. Он смотрел сзади на ее шею и думал о том, как же это странно, что он не вправе теперь прижаться к ней ладонью, губами, щекой… Не то чтобы ему очень этого хотелось, но сама невозможность казалась неправильной.

В их бывшую спальню Маша не зашла, но в этой нарочитой осторожности ему опять увиделась бестактность, как та, которую она допустила, явившись к нему в этой норковой шубе… И Аркадий позвал грубее, чем намеревался:

– Так ты распрощаешься со своей курицей или нет?

Она заторопилась, улыбаясь жалобно, не похоже на себя. Выбираясь из не подходящего для нее пакетика «Ив Роше», курица зацепила его культей и порвала. У Аркадия только мелькнула мысль: «Жалко. Красивый пакетик», а Маша уже бросила его в мусорное ведро.

– Я руки помою…

Это опять прозвучало вопросом, и оттого, что теперь Маша спрашивала разрешения на каждую мелочь, ему стало не по себе, хотя Аркадий понимал: не он виноват в этом. Или он? Если она влюбилась в другого, значит, он выпустил ее любовь, не удержал, не уберег… Любовь представилась ему глотком воды, которую держат в пригоршне. Пока все пальцы руки тесно прижаты друг к другу, вода не вытечет. В какой момент они слегка отстранились и позволили просочиться первой капле? Он даже не заметил…

Не дожидаясь, пока Маша вернется из ванной, он нарезал хлеба и водрузил курицу на большое блюдо. Она выглядела глуповато, но разве может быть иначе, если тебя обескровили и лишили головы? Ему вспомнилось, что в последний раз они баловали себя такой курицей летом прошлого года, когда делали ремонт в комнате Стаса и готовить ужин ни у кого уже не было сил. Секунду поколебавшись, он напомнил об этом Маше. Когда она неуверенно, как незваная гостья, присела к столу, Аркадий сказал:

– Я собираюсь заняться ремонтом Мишкиной комнаты, пока он в больнице. А то он все обижался. Только ты не проговорись, это будет сюрприз.

У нее вмиг прояснились глаза. Все такие же синие, хотя в последнее время такое сияние озаряло их все реже. Аркадию подумалось, что тоска всегда затягивает взгляд подобием серой дымки.

– Можно я тебе помогу? Ты же не справишься один! – взмолилась Маша.

Ее рука двинулась к нему по столу, потом замерла, подалась назад и снова начала свое беспорядочное движение вперед.

– У меня есть Стас.

Аркадий сам заметил, что это прозвучало утверждением, что в отличие от него у нее Стаса больше нет.

– Стас и ремонт? – Маша дернула плечом. – Две вещи несовместные…

– А ты и ремонт? Из норкового манто в робу?

– Ну и что?

– Ничего, да? – Аркадий с наслаждением рванул куриную ногу, втянув пряный запах. – Держи. Только не вздумай сказать, что притащишь и этого своего… Легкача… Что вы, мол, вдвоем возьмете на себя заботу обо мне. Это уже «Покровские ворота», ей-богу!

Маша охотно рассмеялась, даже чересчур легко. Но куриная нога желтела в ее руке сигнальным флажком, призывающим быть настороже.

«Да я и так не расслабляюсь, – заметил Аркадий про себя. – Как расценивать этот смех? Теперь очередь Матвея быть преданным ею? Склонность к предательству – хроническая болезнь?»