– Я же сказала, что Матвей уехал. А когда вернется… Он найдет, чем себя занять.

Внезапно Маша поняла, что это прозвучало пренебрежительно, и заторопилась затушевать это нечаянное впечатление.

– Если бы вы встретились с ним при других обстоятельствах… Теперь это невозможно, конечно, я понимаю… Но будь все по-другому, знаешь, он понравился бы тебе. Ты ведь любишь увлеченных людей.

– Увлеченных чем?

У него едва не вырвалось: «Тобой?» Но это прозвучало бы вульгарно. Хотя, если он допускал эту вульгарность в мыслях, то какая, в сущности, разница…

Но Маша его мыслей не услышала. Раньше ей это удавалось всегда, и ни одного из них не удивляло, что так происходит. Разве это не естественно для мужа и жены? Они были как два сообщающихся сосуда, их чувства, их мысли перетекали из одного в другой, наполняя обоих. Теперь между ними появилась перемычка.

– Он увлечен жизнью, понимаешь? Ему до всего есть дело. Он мог бы не появляться на телевидении неделями, деньги-то его работают и сами по себе, но ему это интересно! Как готовится передача, как снимается… Освещение, угол съемки, все приемы интервьюирования – ему во все хочется вникнуть.

«Талантливый дилетант», – подумал Аркадий, но не сказал этого вслух. Вовсе не ради того, чтоб она не заподозрила в нем зависти. Просто в горле возникла странная горечь… Не от курицы, она была отменной и действительно свежей. Дело было скорее в том, что в Машиных глазах опять возник тот живой блеск, наводящий на мысль о солнечном небе, который, как ему показалось, ими уже утрачен…

Рванув кусок мякоти, Аркадий ровным тоном заметил:

– Если ты надеешься подружить нас, то это абсолютно безнадежное предприятие.

– Я… – взгляд ее погас. – Нет, я не надеюсь, конечно. Что ты…

– Думаю, он тоже не очень-то к этому стремится. При всей его любвеобильности… Не ставь, пожалуйста, ни его, ни меня в дурацкое положение.

– Да я не…

– Сама подумай, кто пойдет в гости к разбойнику, отнявшему дом? Может, мне еще порадоваться, что он там так удобно устроился, когда я сам остался во дворе?

Маша тихо добавила:

– Но с детьми.

Ее блестящие от куриного жира пальцы теперь скользили по ободку тарелки. Потом нашли кусок хлеба, отщипнули мякоть и принялись лепить из нее шарик. Аркадий вспомнил, что у нее была привычка складывать кораблики из любой бумажки – из конфетного фантика, из автобусного билета… Куда они звали ее, эти кораблики?

Но на его памяти Маша никогда не лепила хлебные шарики. Ему вдруг открылось, что она меняется. У нее появляются новые привычки, возможно, изменялись взгляды, требования к жизни. Может, уже сейчас она и помнить не помнила те кораблики, которые теперь остались в прошлом… Лет через пять Аркадий мог и не узнать в ней ту девочку, которая бежала после института к нему в общежитие и, налетая вихрем, забрасывала обе руки ему на шею. Машины руки и сейчас были тонкими, как тогда, только в те годы ногти были длиннее, ведь ей не приходилось стирать детские вещи.

Он с недоверием уставился на ее пальцы. Сейчас ведь ей тоже не приходилось стирать…

– Ты не наращиваешь? – он кивнул на ее ногти. – Так это называется?

Маша с безразличием их осмотрела:

– А… Неудобно с длинными. Я привыкла так. Маникюр делаю, конечно.

– А как же светские рауты? – ему внезапно захотелось, чтобы она сказала, что не посещает их.

Но бывшая супруга усмехнулась:

– Там все как одна – длинноволосые, длинноногие и с длинными ногтями. Я же не как все.

«Разве?» – едва не вырвалось у него. Перешагнуть через детей, мешающих побыстрее добраться до вершины карьеры и красивой жизни, это как раз становилось нормой.

Кажется, она угадала его мысль, все-таки время еще не совсем развело их по разным дорогам. И отпрянула от Аркадия.

– Я знаю, о чем ты подумал!

– И что? – не смутившись, спросил он.

Ему хотелось хоть как-то отплатить за свою слабость, допустившую, чтобы Маша купила копченой курицей его расположение пускай даже на эти десять минут.

– Зря я пришла.

Аркадий заинтересовался:

– А, кстати, зачем ты пришла? Поесть не с кем было? Богатые не умеют просто есть, им непременно нужно продемонстрировать, что они едят.

В ее глазах опять появился блеск, но уже совсем другой, Аркадий это понял.

– Это всего лишь курица, – сказала она.

– Ну да. Ты же не могла притащить в наш дом омаров или еще что-нибудь из вашей жрачки! Но ты ведь знала, что я и копченую курицу редко могу себе позволить.

– Ты зациклился на своей бедности.

– Зациклился? Это одно из его словечек? – больше всего Аркадия задело сочувствие в ее голосе.

– Стас тоже так говорит.

– Стас еще ребенок, если помнишь. Ты решила помолодеть настолько?

Маша откликнулась, почти не задумавшись:

– Молодости не бывает слишком много.

Еще не договорив, она уже поняла, какая это глупость. И Аркадий, конечно, это понял, но промолчал. Пощадил. Как и в тот день, когда в Машином теле всё дрожало в предчувствии разговора, уже ставшего неизбежным… И все же он казался ей той чертой, за которой ждет только смерть. Разве нет? Ведь той жизни, в которую она вросла за двадцать лет, там не будет. А что будет?

Тогда Маша еще не знала этого. Ее тошнило от страха, и так давило на уши, будто сама атмосфера менялась. Глаза ее детей, неестественная улыбка Аркадия – вот что витало в воздухе. А еще несчастный взгляд Матвея из вероятного будущего, в котором она не решилась бы на тот разговор…

«И что было бы сейчас?» Маша украдкой всматривалась в лицо Аркадия, в новые морщинки у краешков его глаз, которых он, может быть, и не замечал.

В воспоминаниях о юности эти глаза запомнились широко раскрытыми, бездонными, но со временем они как-то уменьшились и стали похожими на неправильные треугольники, в грани которых были заключены живые темно-серые шарики. Ей стало бы куда легче, если бы это лицо вызывало у нее отвращение, но его-то Маша как раз не испытывала. У нее все так же сжималось сердце, когда она смотрела в его печальные глаза, как это происходило и двадцать лет назад. За последние месяцы Маша убедила себя: муж стал ей чужим, и очередная встреча никак ее не взволнует. Но сейчас она отчетливо ощущала, что страдает не только из-за Мишки.

– Скажи, ты не опаздываешь на работу? – тихо спросила она, внезапно почувствовав, что губы у нее измазаны куриным жиром. – Это не дело, что ты мчишься в больницу к восьми утра, чтобы перекладывать Мишку на каталку. Давай я поговорю с врачом? Пускай передвинут кровати, раз у них каталки не проходят между их рядов!

– Они не сделают этого, – Аркадий встал и нашел в столовом ящике салфетки.