– Не торопись. Выспись как следует.

– Не торопись?! Выспись? Ты издеваешься? Не хочешь меня видеть?

– Хочу. Хочу-хочу-хочу.

«Я хочу больше, чем могу получить», – это Маша сказала себе уже после того, как двадцать раз повторила в трубку «целую тебя» и закончила разговор с Матвеем. Вытянувшись на постели, она обвела взглядом гостиничный номер, не совсем такой, как в фильмах, но – люкс: «Этого мне не хватало?» Память, быстро тасуя их между собой, напомнила обстановки тех «командировочных» номеров, где она останавливалась пять, десять лет назад. Они были гораздо хуже. Только тогда Маша этого не понимала. И совсем по этой причине не страдала, уж это бы она точно запомнила.

Но деньги Матвея не были ненужными. Они дали ей главное, чего всегда не хватало: время. Они освободили от приготовления обедов и стирки, от уборки и ожидания автобусов на вечно продуваемых остановках. Теперь Маша могла отдавать ненасытному телевидению весь свой день, не страдая от того, что кто-то по ее вине останется голодным или не получит чистых носков. Только вот освободиться от этой тревоги как раз и не получилось…

Ее мыслям не было дела до расстояния между городами, и они суетливо метались туда-сюда: «У Стаса ведь сломался зонт, как он пойдет под таким дождем?! Осенью Мишку надо было показать стоматологу… Позвонить? Аркадий не вспомнит. А Мишка и не заикнется… Они хоть изредка купают Нюську?»

К ее удивлению, эти заботы стали еще обременительней, оттого что она не могла решить ни одну из тех проблем, которые оставила своей семье. Они висели на ее шее чугунным хомутом, и Маша чувствовала, что однажды рухнет под этим грузом, который никто на нее и не навешивал…

Ей опять вспомнилась странная встреча со старшим сыном в переулке ее детства… Первым позывом было броситься за ним, догнать, прижать к сердцу и выговориться. Рассказать о том, как без них прошли все эти месяцы, каждый день облечь в слова и передать Стасу, чтобы он вошел в то время – без него – и удержал своим притяжением. Можно было опустить некоторые действия: проснулась, выпила кофе, приняла душ, поехала на работу… Кому это интересно?! Она поделилась бы с сыном своей тоской о нем, своем первенце, совсем взрослом, уже почти мужчине.

Ей не терпелось, чтобы Стас стал выше ее и они вместе прошли по родному городу, а их горделивые тени скользили бы по машинам, по лицам, чужим домам, в которых живут не такие счастливые люди, как они… Но это случилось без нее. За эти месяцы сын вымахал, будто тянулся за ней, и стал выше сантиметров на десять. Но Маша уже не могла мечтать не то что прогуляться с ним, но даже приблизиться к своему мальчику.

В переулке он метнулся от нее прочь, пригвоздив Машу взглядом к месту, где она стояла и в котором она не увидела ничего, кроме отвращения. Будто ему встретилась прокаженная, и Стас бежал в ужасе, надеясь спастись. Маша не бросилась следом, почувствовав, как неподдельно в нем то чувство, что погнало его прочь. Да и как она могла оправдаться перед ним, даже если бы догнала? Все его черные мысли о ней, в сущности, были правдой…

Вспомнив, как глупо, непозволительно откровенно расплакалась перед Аркадием, она застонала от стыда, и, путаясь в пододеяльнике, полезла под одеяло. Маше всегда было необходимо чуть ли не с головой укрыться теплым тяжелым пледом, иначе сон не находил ее, словно реагировал только на определенную температуру тела…

Мишке надо спать на спине или на животе, вспомнилось ей, но разве медсестры будут следить за ним ночью, как она просила? В этой больнице Маша столкнулась с бессилием денег перед равнодушием. Тайком от Аркадия она совала купюры, но требовать ничего не могла. От денег никто не отказался, но Мишка не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь подходил к нему ночью или хотя бы днем…

Только услышав шаги, Маша поняла, что уснула, и сквозь еще не рассеявшийся сон угадала – это Матвей. Она знала, как он ходит: по бесконечным коридорам телецентра стремительно, здороваясь на лету, а по дому ступает так, будто с каждым шагом уходит в себя все глубже. Эти задумчивые звуки прокрались в ее сон, и когда Маша поняла их значение, тотчас проснулась.

– Матвей?

Рука уже нашла кнопку, и бра слегка осветило все вокруг желтым светом. Сев на постели, Маша, помаргивая, оглядела комнату. Потом, вскочив, заглянула в смежную, проверила ванную… Обрывки народных примет, всегда суливших недоброе, шурша, тянулись за ней, и, хотя Маша понимала, что это шумит в ушах от обычного ночного волнения в одиночестве, ей все же стало страшно.

Схватив трубку, она быстро набрала длинный номер его мобильного: «Только бы… Только бы…» Ей не удавалось даже мысленно закончить фразу. Но Маша знала, о чем молилась, и этого было достаточно.

– Ты! Спишь? Прости! – бессвязно выкрикнула она, когда Матвей отозвался. – Мне просто почудилось что-то… Нехорошее.

Он уже проснулся:

– Что случилось?!

– Ничего. Да ничего, правда. Просто… Мне приснились твои шаги.

– А говоришь: ничего… Я шел к тебе, вот ты и услышала. Честно!

– Во сне шел?

– И постепенно перешел в твой сон. Разве так не бывает?

– Со мной еще не бывало. Может, я потихоньку схожу с ума?

– Ты просто впадаешь в мое сумасшествие.

– У тебя ничего не болит? К чему был этот сон? Ради бога, не гони завтра машину на всей скорости, ладно?

– А может, мне выехать прямо сейчас? Все равно я уже проснулся.

Маша закричала:

– Даже не думай! Еще уснешь за рулем. Помнишь, как это было с Цоем?

– О! – печально отозвался Матвей. – Если я умру, как Цой, считай, уже прожил жизнь не зря.

– Перестань. Ты должен выспаться. Ты слышишь?

– Я даже вижу, как ты подпрыгиваешь на постели.

Она осела:

– Я не подпрыгиваю.

– Это сейчас. Я же все вижу!

– Признайся, это ты ходил по комнате, да? Ты ведь здесь? Прячешься где-то и врешь мне, что находишься за тридевять земель…

Раздался протяжный вздох:

– Угадала… Приготовься, я выхожу.

Маша понимала, что это всего лишь игра, и все же быстро пошарила взглядом по комнате.

– Видишь меня? – спросил Матвей.

– Я всегда вижу тебя.

– Почему же не веришь, что я вижу, как ты подпрыгиваешь?

– Я верю. Я тебе верю.

«О счастье только мечтается, но оно никогда не сбывается». Маша, лежа на кровати без сна и выключив свет, смотрела в темную зыбкую неизвестность, что на самом деле была белым, твердым потолком. Этот разговор мог стать счастьем, если б не мальчишеские тени, которые всегда были рядом, даже если Маша оставалась в одиночестве. В свою очередь, сыновья могли составить счастье всей ее жизни без остатка, если б Матвей не приехал на тот фестиваль…