* * *

Семен Арнольдович Скрипицын был более многословен и наговорил в зале судебных заседаний столько всякого-разного, что к окончанию его речи у присяжных заседателей в голове слегка помутилось, а зал заседаний вместе с публикой как бы погрузился в густой туман...

Семен Арнольдович не отрицал, что его подзащитный вошел в Императорский Промышленный банк в «нерабочее» время. Не отрицал он и того, что саквояж, найденный на месте происшествия, принадлежит господину Родионову. Ну что делать, ежели его подзащитный все время носит его с собой?! Как, положим, иные носят с собой наручные часы. Ну, привычка такая! Что же до «места происшествия», то он, Семен Арнольдович Скрипицын, сознательно не называет его «местом преступления» оттого, что, в общем-то, никакого преступления и не было.

–  «Как это не было»? – спросите вы, господа, – защитник подошел совсем близко к скамьям присяжных заседателей, – когда дверца сейфа была распахнута настежь, и кроме моего подзащитного в комнате более никого не было. «А так», – отвечу я, потому что убежден, что дверцу эту открыли еще до появления моего подзащитного в кабинете господина управляющего Императорским Промышленным банком. Поэтому, господа присяжные заседатели, и не нашли у господина Родионова никаких документов. Ибо их он не крал. И передать бумаги он никому не мог, потому что с ним никого не было: он пришел в банк один. Видел ли кто его так называемых подельников? Нет, не видел. Почему же обвинитель смеет утверждать, что он передал бумаги из сейфа «подельнику или подельникам»? – Арнольдыч покачал головой и воззрился на присяжных. – Я, к примеру, утверждаю, что не было никаких подельников, господа присяжные заседатели. И бумаг в сейфе тоже не было никаких. «Зачем же он пришел в банк»? – спросите вы. И я отвечу: «Из любопытства». Простого, господа, ребячьего любопытства, потому как детства у моего подзащитного, по сути, не было. И то, что он недополучил в детские годы, он вынужден получать сейчас, даже независимо от собственного желания. Кхм, кхм... Просто природа души и тела стремится к своеобразному равновесию и восполняет то, что не было получено ранее. Так уж, господа, устроен человек...

Скрипицын сделал паузу, дабы присяжные переварили только что им сказанное, и продолжил:

–  Господа присяжные заседатели! У вас у всех было детство, родители, которые о вас заботились, у некоторых из вас были дядьки с мамками и кормилицами. У моего подзащитного не было никого. Он вырос сиротой на улицах, вытерпев страдания, каковые никому из нас – и слава Богу! – не пришлось пережить. Естественно, такое детство наложило отпечаток на характер моего подзащитного. Он иной, чем у нас. И нам его надо просто понять. Я ничего не прошу у вашей совести, господа судьи. Я даже не хотел бы ни о чем ходатайствовать перед вашим милосердием. Но одна просьба все же невольно срывается с языка как результат всех изложенных фактов и соображений: поменьше страданий, господа присяжные заседатели... Поменьше страданий человеку, и без того уже много пострадавшему! А мой подзащитный страдал очень и очень много. Господин обвинитель, – Семен Арнольдович сделал жест рукой в сторону Злобина, – сказал вам, что мой подзащитный плюет на общество. Это совершенно не так! Скорее, это общество наплевало на него, сироту, когда оставило одного погибать на улицах без средств к пропитанию. Теперь же общество в вашем лице, господа присяжные заседатели, должно – нет, просто обязано! – сделать что-то для моего подзащитного. И это что-то должно заключаться в том, чтобы понять и простить. Да, милостивые государи, – голос Арнольдыча пафосно задрожал, – понять и простить!

Конец речи Семена Арнольдовича был встречен аплодисментами. Это Лиза с Мамаем рукоплескали защитнику. Еще немного, и Елизавета, как в театре, закричала бы «браво». Судья на такую ажитацию части публики смотрел холодно и прервал аплодисменты ударом молоточка по столу:

–  Прошу, господа, соблюдать в зале суда тишину!

Рукоплескания смолкли.

–  Господа! – начал судья заключительную речь.

Говорил он проникновенно и просто. Его слушали внимательно все, потому как после первых его фраз стало понятно его отношение к тому, что происходило в судебной зале в течение дня.

–  Через час, может быть, два мы покинем этот зал и пойдем домой. И домашние нас спросят: ну, как прошел суд? Не покривил ли ты душой, когда отдал свой голос за освобождение преступника или, наоборот, за осуждение невиновного? Как чувствует себя твоя совесть? Не спит ли? И что мы им ответим, зависит только от нас с вами... – Председательствующий судья обвел взглядом присяжных заседателей: – Я призываю вас спросить свою совесть: виновен или не виновен подсудимый. И действовать, руководствуясь только ею, и ничем иным более...

– А сейчас суд объявляет перерыв на обед. – Судья обернулся к секретарю: – Раздайте присяжным заседателям вопросные листы...

Пал Палыч был большой гурман и любил вкусно поесть, посему заказал себе супчик-тарталет, парочку бараньих лопаток, телятинку, жаренную на вертеле, копченых снетков и пастет из куриных пупков. Потом, когда все эти блюда уже стояли на столе, он добавил к ним жареных чирков, консоме с пашотами и тирольские каштаны. Все это он предпочел запивать ледяной водочкой тройной очистки, чистой, как слеза младенца.

Аристов был скромнее и заказал себе мадеры, поросенка под хреном («обязательно, чтобы с хрустящей корочкой»), бараньи ребрышки, маринованных опят и жульен из телячьего языка, обойдясь без всяких там пармезанов и де-жибье. Правда, чуть позже он спросил себе волжской белорыбицы и копченой карельской лососины да усугубил все это пастетом из бараньей печенки, но все же до Заварзина ему было далеко.

–  Как вы думаете, сколько ему дадут? – без обиняков спросил Григория Васильевича Заварзин, когда утолил первую жажду (выпил кряду две рюмки водки и заел их бараньими лопатками, супчиком и пастетом из куриных пупков).

–  Не знаю, – ответил Аристов. – Надо полагать, года два-три (он успел съесть только жульен из телячьего языка и запить его рюмкой мадеры).

–  Ошибаетесь, дражайший Григорий Васильевич, – не согласился с ним полковник Заварзин. – Он получит много больше. Вы ведь знаете, какие именно пропали документы.

–  Но он их не брал! – возразил Пал Палычу Аристов.

–  Не брал, – сдержанно согласился с ним Заварзин. – Но это знаем мы с вами и не знают присяжные заседатели. – Кстати, почему вы полагаете, что он их не брал?

–  Документов ведь при нем не нашли?

–  Не нашли, – согласно кивнул начальник Охранного отделения.

–  И передать Родионову их было некому и некогда, – добавил Григорий Васильевич.

–  Абсолютно и решительно с вами согласен, – произнес Пал Палыч, приступая к телятине. – А потом ведь все помещения банка тщательно обыскали, но ничего не нашли. Не могли же они исчезнуть!

–  Следовательно, никаких документов в сейфе не было.