Он безрадостно думал о том, что для короля Франции у него было довольно жалкое лицо. Быть сыном монарха, прозванного Красивым, и носить такую церковную физиономию — это было просто иронией судьбы!

— Подравнять баки, сир? — спросил толстяк Берюдан.

Сварливый покачал головой. В этом не было необходимости. И Берюдан[67]принялся поливать лосьоном щёки короля, чтобы убрать остатки мыла.

Филипп де Валуа, кузен Сварливого, приподнял портьеру палатки.

— Ну что, кузен, — произнёс он, — готовимся к празднику?

— Готовимся, — прошептал Людовик Десятый.

— Для человека, который женится, вы не выглядите счастливым, кузен! — заметил Валуа с некоторой иронией.

Людовик Десятый был слабым существом, которому всё время нужно было перед кем-то изливать душу, даже перед теми, кто мог (как Филипп) порадоваться его бедам. Он показал на небольшой портрет, подвешенный к стойке его палатки. Портрет был изумительным. На нём была изображена очаровательная блондинка с голубыми глазами, гармоничные черты лица которой вызывали волнение, настолько они были изящными и милыми. Это был портрет Клеманции Венгерской, на которой король должен был жениться через несколько часов, хотя ни разу её не видел.

— Меня страшит эта встреча, Филипп, — признался Сварливый.

— С чего это вдруг, кузен?

Сварливый показал на своё желтое лицо, отражавшееся в зеркале.

— Она так прекрасна, а я такой урод!

Валуа рассмеялся:

— Полноте, Людовик! Вы не так уж плохи собой! И потом, вы — король. А король не может быть некрасивым!

Немного приободрившись, Людовик встал, чтобы полюбоваться лицом своей невесты. Клеманция ехала из Неаполя на свадьбу, которая должна была состояться в Сен-Лье в Шампани.

Этот новый союз наводил страх на Сварливого не только по причине, которую он только что назвал, но ещё и потому, что совесть у него была нечиста. Несчастный супруг распутной Маргариты Бургундской сделался вдовцом, попросту задушив её в камере замка Шато-Гайар. Угрызения совести не сильно терзали его: негодяйка получила то, что заслужила. Но Сварливый испытывал страх перед Высшим Судом, и проклятие Верховного тамплиера, брошенное на костре, не давало ему покоя ни днём, ни ночью.

Валуа тоже подошел к картине и восхищённо кивнул.

— Бог мой, как она красива! — вздохнул он не без зависти.

— Похоже, в натуре она ещё лучше, — добавил король с польщённым видом. — Не так ли, Берюдан?

— Эта женщина подобна солнцу, — быстро ответил цирюльник.

Валуа посмотрел на этого тучного мужчину с густыми бровями и мясистым ртом.

— Ты её знаешь, дружок?

— Мессир король направил меня в Неаполь, прежде чем поручить своим посланникам попросить руки госпожи Венгерской. — объяснил цирюльник.

Валуа удивлённо посмотрел на своего кузена. Отправить цирюльника со столь необычной миссией — такое могло прийти в голову только этому несчастному Сварливому.

— Я доверяю мнению Берюдана, — пояснил Людовик Десятый, порозовев (если это было возможно при его землистом цвете лица). И добавил: — Перед тем как попросить руки Клеманции, я должен был убедиться в том, что она хороша собой. Берюдан мне это удостоверил. Этот портрет, который я получил впоследствии, и стал подтверждением его слов.

В глубине души Филипп де Валуа отдавал должное предусмотрительности монарха. Он думал, что если в государственных делах Сварливый будет столь же благоразумным, сколь и в личных, может быть, он будет править сносно, несмотря на свое личико цвета тыквенного семечка!

— Расскажи нам о ней, Берюдан, — приказал король своему цирюльнику и доверенному лицу.

Берюдан тщательно вытер бритву из золота и перламутра, которой обычно сбривал четыре волоска, росшие на впалых щеках монарха, и, сделав восхищённое лицо, произнёс:

— Госпожа Венгерская — само воплощение изящества и молодости. Её глаза, словно летнее небо, её кожа цвета розы, и, если позволите, сир, она должна быть бархатистой.

У Филиппа де Валуа сдавило в горле. Он завидовал этому плюгавому кузену, который со своей жалкой рожей получал от Всевышнего сразу два чудесных подарка: французский трон и прекрасную принцессу, которая займёт место рядом с ним.

Валуа вышел, чтобы взглянуть на свои солнечные часы-с-браслетом.

— Ну что ж, мой счастливый кузен, — сказал он, — пора выводить коней и ехать навстречу этому восьмому чуду света!

Небо было хмурым, но солнце светило в сердце короля. После разговора с кузеном его тайные страхи рассеялись, и он резво скакал во главе своего эскорта. На его пути жители Сен-Лье с восхищением бросали цветы под копыта лошадей, приветствуя короля.

Через несколько километров непрерывного галопа всадники заметили вдали карету принцессы. И сердце бывшего супруга Маргариты Бургундской забилось сильнее и чаще. Через мгновение он бросился к кортежу, который двигался ему навстречу.

Карета Клеманции остановилась. Граф де Бувиль, который сопровождал невесту от Неаполя, вышел, склонился перед своим господином и сказал с пафосом:

— Сир, вот мадам Венгерская!

Людовик Десятый (по прозвищу Сварливый) подошёл к двери. Сгорая от нетерпения, он заглянул внутрь кареты, и туг его восторг свернулся, словно лист салата в морозную ночь.

Девица, сидевшая в карете, была необъятной — толстая и неуклюжая. Глаза у неё были выпуклые и бесцветные, голубые, да, но некоторые устрицы тоже бывают голубыми! Волосы как мочалка, а улыбка — глупее не бывает.

«Не может быть! Мне снится кошмарный сон!» — подумал король.

Тем временем Клеманция Венгерская разглядывала этого жёлтого заморыша с глазами болящего и думала: «Он не ухряб[68], этот король Франции! Если он мне ещё и короедов[69]настрогает, это будет просто кошмар!»

— Добро пожаловать, мадам, — пробормотал король бесцветным голосом.

И, очнувшись, представил вновь прибывшей своих родителей и близких родственников.

Когда очередь дошла до Филиппа де Валуа, тот, склонившись перед Клеманцией, язвительно подмигнул Сварливому:

— На вашем месте, кузен, я бы сменил цирюльника!

По окончании церемонии король ретировался в свои апартаменты на вечерний туалет. На этот раз он должен был устроить ей церемонию, в которой было больше опасных трюков, чем в первой. Он чувствовал себя холодным снизу доверху, даже больше снизу, чем сверху! Его каменное лицо, его сжатые губы, напоминавшие криво затянувшийся шов, не ускользнули от внимания Берюдана, который старался, как мог, чтобы привести Людовика Десятого в лучший вид, натирая его благовониями и расчёсывая ему волосы.