— Им и в голову не приходило, что их пацанка всё устроит как надо, — умиляется мой Толстяк. — Ну и прикол, у них под боком была святая, а они об этом не знали. Они её лупцевали при случае и не думали, что потом её имечко будет красоваться на всех религиозных заведениях Франции и Наварры.

— Это судьба, — философствует наша дорогая Берта. — Тут не угадаешь. Всё равно что Лурд с Бернадеттой Скубиду[75], её семья тоже ни о чём не догадывалась.

— Жанна, — продолжаю я, — была очень чувственной. При виде стариков, которые хлюпали над несчастной долей короля Франции, у неё пошли галлюники. Когда она пасла баранов и пряла свою кудель, зазвучали голоса с небес. Церковь утверждает — и у нас нет никаких оснований подвергать это сомнению, — что это были голоса святого Михаила, святой Катерины и святой Маргариты…

— Высший свет, — одобряет Берю, который знает назубок свой церковный календарь.

— Эти дамы и господа посоветовали Жанне отправиться к Орлеану, чтобы снять с него осаду, а затем короновать короля в Реймсе.

— Бедняжка, — хнычет Слониха. — Эти голоса ее, наверное, напугали!

— У неё, наверное, икота прошла! — замечает Толстяк со своим практическим умом. — И что было потом?

— Жанна рассказала о своей миссии своему старику, и тот поднял хай. Папаша д'Арк был набожным, но недоверчивым. Он сказал девчонке, что лучше «утопит её собственными руками, чем отпустит с военными».

Между Берюрье вспыхивает спор. Мадам становится на сторону г-на д'Арк, считая, что девушкам, достигшим половой зрелости, не место в армии и что как святой Михаил сотоварищи имели нахальство поручить такое дело девушке-подростку! В ответ Могучий говорит, что отец Жанны не патриот. Он аргументирует тем, что со времён Жанны в армии было много девушек, и они с честью выполняли свои обязанности.

Я останавливаю спор, сообщая им о том, что в конце концов, д'Арк уступил и его дочь отправилась в Вокулер, чтобы рассказать о своей миссии барону де Бодрикур.

— Он, наверное, обалдел? — веселится мой сотрудник.

— Сначала он послал Жанетту ко всем чертям! Но у неё язык был хорошо подвешен. В конце концов он дал ей письмо для Карла Седьмого, а также несколько солдат, которые должны были сопроводить её до Шинона.

— Я надеюсь, что это были серьёзные мальчики? — лицемерно спрашивает Толстуха.

— История об этом умалчивает.

Она сожалеет об этой нехватке подробностей.

— Короля предупредили о прибытии девушки. И при дворе над ней уже посмеивались. Её приняли за чокнутую.

— Надо себя поставить на их место, — говорит Берю. — Сейчас мы знаем, что она была настоящей чистой святой, и её нимб не имел никакого отношения к жёлтому дому, но этот самый король мог и усомниться…

— Он не только усомнился, он ей устроил ловушку. Перед тем как принять её, он посадил на свой трон одного из своих приближённых, а сам смешался с толпой придворных.

— А он не дурак, твой Карл Седьмой! И что произошло?

— Чудо! Жанна подошла прямо к нему!

— Молодец! — говорит Берю, исполненный восхищения. Затем, опомнившись, предполагает: — Может быть, она видела его фото в «Пари-Матч» или где-нибудь ещё, кто знает?

— Невозможно! Таких средств информации ещё не было в те времена! — возражаю я.

Берта кладёт конец нашим колебаниям:

— Она же была святой, что тут непонятного. У неё был дар ясновидения, вот вам и всё!

— А ведь правда, — соглашается Берю под впечатлением от такой очевидности, — вот вам и всё. Ну и что, король принял её всерьёз, когда она его узнала?

— К тому же она его убедила в том, что он был отпрыском короля Франции, в чём он сильно сомневался, бедный козлик. Он воспрял духом и предоставил армию в распоряжение Девственницы. Жанна освободила Орлеан.

— Она в самом деле была девственницей? — перебивает меня Толстуха, краснея.

— Похоже на то.

Но Берю не уверен.

— Может быть, она ею была, когда уезжала из своего До-Ре-Ми-Фасоль, — говорит он, — но после осады Орлеана, надо думать, ей сделали пирке во время привала. Такая красотка, как я её себе представляю, рядом с солдатами при полной боевой готовности — какой бы святой она ни была, она не устояла. Дальше!

Его «дальше» для меня всё равно что миска с едой, которую он мне суёт то и дело под нос.

— Дальше она постаралась выполнить программу, которую ей спустили «голоса», и она отвезла короля в Реймс, где его и короновала!

— У мозглявого, наверное, был глупый вид, когда его за руку вела девчонка! Король-слюнтяй! Или жертва собственных фантазий. Ты уверен, Сан-А, что он не угощался втихаря нашей национальной Жанной д'Арк? Позади трона, пока горничные пылесосили в соседней комнате, так, знаешь, между делом!

— Александр, ну как ты можешь? — делает замечание Берта с большими дойками. — Она же святая!

Толстяк отвечает, что святыми становятся только после смерти, а при жизни Девственница, возможно, и не оправдывала своего имени.

Они переходят на повышенные тона. Б.Б. защищает невинность Жанны.

— И ты забываешь, что на ней были доспехи! — приводит она последний аргумент.

— По-твоему, без резака с ней нельзя было пофильтровать? Да её доспехи были на молнии! Иначе ей пришлось бы отвинчивать гайки каждый раз, когда она шла в туалет. Твои доспехи — это же не панцирь омара! Их можно было надевать и снимать без труда. — Он обращается ко мне: — Берта думает, что этим лучникам нужны были ножницы по металлу, чтобы ставить градусник, когда они болели! Объясни ей, что доспехи разбираются так же легко, как и «ситроен-две-лошадки».

Я успокаиваю их и спешу продолжить:

— Так что она короновала Карла Седьмого, опередив таким образом короля Англии, который ещё не был возведён на трон короля Франции.

— А прекрасная Изабьер де Баво ещё была жива?

— Да! Но она стала толстой, жирной бабой. Ты себе даже представить не можешь, как её бесили подвиги Жанны. Она бы её изжарила в своем камине, эту Девственницу, которая нарушила её планы. После коронации Карл Седьмой охладел к войне вообще и к Жанне д'Арк в частности. Логически Девственнице ничего не оставалось, как вернуться к своим баранам и вязать кольчуги для воинов. Но ею овладел вирус. Она снова пошла на войну и была ранена, когда пыталась захватить Париж…

— Париж находился в оккупированной зоне?

— Ну да! Королю больше нравилось жить в провинции, он был за децентрализацию.

— Он был прав, — одобряет Берта. — Мы здесь дышим парами бензина…