Маргарет слушала почти не дыша, с интересом исследователя, перед которым открывались равнины еще неизведанного континента. Художники, которых она знала, говорили о своем искусстве лишь с точки зрения техники, и образное восприятие Хаддо было для нее в новинку. Ее зачаровывал и пугал человек, произносивший свои изощренные фразы. Глаза Оливера были прикованы к ней, и она откликалась на его слова, словно тонкий прибор, отсчитывающий биения сердца. Все тело охватила странная истома. Наконец он замолчал. Маргарет не могла и пальцем шевельнуть. Как загипнотизированная. Казалось, силы оставили ее, а тело — неподвластно.

— Мне бы хотелось что-нибудь сделать для вас в благодарность за то, что вы сделали для меня, — сказал Хаддо.

Он встал и подошел к роялю.

— Сядьте поближе, — указал он на кресло, стоящее возле вращающегося табурета.

Она и не подумала воспротивиться. Оливер сел к роялю. Маргарет уже не удивляло, что он заиграл превосходно, хотя было почти невероятно, что эти большие толстые пальцы могли так нежно касаться клавиш и извлекать такие удивительные звуки. Пианист как будто вкладывал в свою игру страдающую, мятущуюся душу, и инструмент отвечал ему трепетной, почти человеческой любовью. Это было странно и страшно. Она смутно припоминала мелодии, которые он исполнял, под его пальцами в них ощущался аромат экзотики, столь гармонировавший с тем, о чем он недавно говорил. Память у него была поразительной: внутренним чутьем угадывал он желания, владевшие Маргарет, и выбирал то, что в этот момент ей было особенно необходимо. Затем зазвучали вещи, которых она не знала. Никогда не слышала она подобной музыки: примитивной, меланхоличной, мистически отрешенной, вызывающей в воображении лунные ночи в пустыне, с пальмами, застывшими в неподвижном воздухе над бескрайними пространствами оранжево-желтых песков. И одновременно казалось, что знакомы ей извилистые узкие улочки оазисов, белые молчаливые дома, отбрасывающие загадочные лунные тени и отблески желтого света из окон, из-за которых слышались звуки диковинных инструментов и доносились терпкие запахи восточных ароматов. В воображении Маргарет как бы брела процессия таинственных существ. Мона Лиза и Иоанн Креститель, Бахус и Анна, мать Святой Девы Марии, прошествовали перед ней, сменяя друг друга. Иродиада, дочь Ирода, воздела в танце руки, как бы совершая мистический обряд и призывая чужеземных богов. Лицо ее было бледно, а черные глаза покраснели от бессоницы; драгоценные ценные камни на поясе Иродиады тускло поблескивали, а одежда ее давно утратила свои цвета. С улыбкой, в которой отразилась вся мировая скорбь и все пороки мира, она уставилась на дряхлого Иоанна и голосом, леденящим, как само дыхание смерти, пропела слова поэта: «Я обожаю тело твое, Иоконаан. Оно подобно лилии на темной воде, оно бело, как снег, лежащий на вершинах гор иудейских и падающий в долины. Розы в саду царицы Аравийской не так белы, как тело твое. Ни благовонные розы в саду владычицы Аравии, ни белые ноги рассвета, ступающего по листьям, ни перси луны, возлежащие на груди моря… Ничто в мире не бело так, как тело твое. Истоми меня касанием чресл твоих…»

Оливер Хаддо перестал играть. Оба сидели не шевелясь. Наконец, Маргарет удалось взять себя в руки.

— Я начинаю верить, что вы действительно маг.

— Я мог бы, если бы вы захотели, показать вам странные вещи, — ответил он, вновь поднимая на нее глаза.

— Не думаю, что вам когда-нибудь удастся заставить меня принять оккультную философию, — засмеялась она.

— Однако она правила в Персии вместе с магами, подарила Индии замечательные традиции и вознесла Грецию до уровня лиры Орфея…

Он стоял перед Маргарет, возвышаясь над ней своей огромной фигурой; его взгляд непреодолимо притягивал ее. Казалось, что он произносит свои слова лишь затем, чтобы скрыть, что именно на ней сконцентрировал всю энергию, которой обладал.

— Магия лежала в основе расчетов Пифагора, скрываясь под первыми научными принципами; она устами оракулов правила империями, от ее прорицаний на своих тронах бледнели тираны. Умы одних она привязывала к себе с помощью любопытства, других — с помощью страха…

Его голос совсем затихал, но оставался столь проникновенен, что у девушки закружилась голова. Слова действовали слишком сильно, подобно чересчур крепкому запаху.

— Я утверждаю, что для этого искусства нет ничего невозможного. Оно повелевает элементами, понимает язык звезд и направляет планеты по их орбитам. Луна по их приказанию становится в небе кроваво-красной. Мертвые восстают из могил, и ночной ветер, который стонет в их черепах, преобразуется в зловещие звуки. Небо и Ад подвластны магии, как и все виды живых существ, прекрасные и безобразные, как любовь и ненависть. Мановением палочки Цирцеи она может обратить людей в диких зверей, а зверей сделать чудовищами с человеческими лицами. Жизнь и смерть держит в руках тот, кто знает секреты этого искусства. Оно обещает бессмертие и дарит богатство, превращая металлы в золото.

Маргарет почти не слышала, что он говорит. Сон медленно охватывал ее под его пристальным взглядом, ею овладело бессилие, и она даже не пыталась освободиться от наваждения, словно была уже прикована к магу невидимыми цепями.

— Если вы обладаете властью, покажите ее, — прошептала она, едва сознавая, о чем просит.

Внезапно он ослабил то могучее усилие воли, которым удерживал ее в подчинении. Как человек, израсходовавший все силы и одержавший победу, Хаддо с легким вздохом крайнего изнеможения расслабил мускулы. Маргарет молчала, но понимала: сейчас случится что-то страшное. Ее сердце трепетало, как птица, бьющаяся в силке, но было уже поздно — не вырвешься. Ее просьба вызвала нечто неотвратимое.

На плите стоял таз из полированной меди, куда хозяйки студии наливали воду для увлажнения воздуха. Оливер Хаддо сунул руку в карман и вытащил серебряную коробочку. Постучал по ней, как курильщик стучит по табакерке, улыбнулся, и она открылась. Прихватив щепотку голубого порошка, бросил его в воду, находившуюся в медном тазу. Тотчас же взметнулось яркое пламя. Маргарет вскрикнула. Оливер быстро взглянул на нее и жестом удержал на месте. Она видела, как горела вода, горела так ярко и жарко, будто в тазу был обычный светильный газ; и с тем же глухим хриплым шумом. Вдруг вода исчезла. Маргарет подвинулась ближе и сообразила, что таз пуст. Вода сгорела, как солома, не осталось ни капли. Девушка растерянно провела рукой по лбу.

«Но вода не может гореть», — пробормотала она про себя.

Казалось, Хаддо прочел ее мысль и улыбнулся в ответ странной улыбкой.

— Знаете ли вы, что человечество не изобрело ничего более разрушительного, чем этот голубой порошок? У меня его достаточно, чтобы сжечь воду во всем Париже.

Он умолк, словно стремясь забыть о ее присутствии. И в задумчивости смотрел на свою серебряную коробочку.

— Правда, приготовить его можно только в очень небольших количествах, ценой неимоверного труда и с огромными затратами. Он слишком легко улетучивается, хранить его более трех дней невозможно. Иногда мне казалось, что при некоторых усилиях я сумел бы сделать этот препарат более стабильным, так его модернизировать, чтобы он, как радий, не сгорал, не терял своей силы; тогда мне удалось бы овладеть величайшим секретом, когда-либо существовавшим на свете. Поскольку порошок не улетучивался бы, его действию не было бы конца. Вода продолжала бы гореть, пока на земле оставалась бы хоть капля влаги. Он мог бы спалить всю землю. Чудовищную власть получит тот, кто овладеет его стабильностью, ибо бросить его в воду означало бы обречь все живое на неизбежную гибель.