Я был чист, потому что не приукрасил ни одного слова. Все знали и про Лизку, и про её вертеля с режиссером, и про грандиозный скандал, после которого того уволили, потому что его супруга была дочерью худрука театра. А Лиза сделала аборт и быстро нашла замену неудачнику.

И только моя Ба свято верила в её чистоту и невинность.

Но какое мне дело до Муратовой? Мама права, это её выбор, как прожигать жизнь.

Но то, с каким отвращением бабушка смотрела на Адель, меня просто поразило. Да, у Муратовой была хорошая семья, все дети нашли тёплые местечки, продолжая прославлять фамилию, лишь Лизка-подлизка оказалась отбитой на голову. Но что за упорство? Откуда эта твердолобость и нежелание понять, что люди имеют право распоряжаться своей жизнью так, как считают нужным? Чем Ада, выросшая в старом бараке среди любящих сестёр, была хуже прынцессы у пилона? Чем? Старушка никогда не показывала своих эмоций, она даже гневалась интеллигентно, но то, что случилось с ней в ресторане – нонсенс.

– Ну? Родители, – я встал и стал расхаживать по палате. – Вам есть что мне рассказать?

– Ты о чем?

– Ну, может, вас гложет что-нибудь? Быть может, вы что-то знаете? Или хотите поделиться подозрениями, догадками?

– Денис, да объяснись ты нормально, – мама отпустила руку бабушки, разворачиваясь в мою сторону, чем вызвала её недовольство.

– Да это я у вас хочу узнать, что произошло двадцать лет назад, – я оперся о подоконник, внимательно всматриваясь в лица. Двое из троих были откровенно ошарашены поднятой темой, а вот виновница торжества сжимала губы и щурилась, словно приказывала всем молчать. – Ясно.

– Ну что ясно? Что? – вспыхнул отец. – Что ты мне тут адвокатский допрос устраиваешь с риторическими вопросами?

– Мам, пап, а вы можете меня оставить наедине с бабулей? Я попрощаюсь и уйду с глаз долой, а то правда ей поплохеет от моего вида.

– Пойдем, мать, – папа зыркнул в мою сторону, явно предупреждая об осторожности.

– Ба, давай без долгих разглагольствований? Чистосердечное признание сильно облегчает наказание. Просто расскажи, что ты сделала, и забудем.

– Наказание? Ты, что ли, меня наказывать собрался? Эх, Денис Саныч, мне вас искренне жаль! Вас вертят вокруг пальца! Мужчине не подобает верить женщине на слово, которому нельзя верить ни при каких жизненных обстоятельствах. Они коварны, мстительны и способны на многое, лишь бы выкрутиться из самой тупиковой ситуации. А ты, как щенок, готов за истину брать её лживые слова!

– А я вот согласен, – рассмеялся, поражаясь честностью бабушки, которая, к сожалению, тоже была женщиной. И её попытки выкрутиться были настолько явные, что вызывали горькую усмешку. – Как жаль, что ты не дедушка. Я бы поверил.

– Я никогда не позволю, чтобы такие, как твоя Адка, вошли в нашу семью!

– Я могу принять это за чистосердечное?

Бабушка нарочно не фильтровала слова, лупила по живому, пуская кровь из затянувшейся раны. Она открыла рот, осознав, что угодила в ловушку. Всё сказанное скорее вменялось ей в вину, чем в оправдание. И она это внезапно поняла, оттого и губы надула. Я все ждал… Ждал… Должны же проскочить в её глазах слёзы, сожаление и сочувствие? Неужели она не видит, что мне так и не удалось забыть? Что режет по живому своим безразличием и нежеланием понять, что я не танцор из её вышколенной труппы. Я внук, жизнью которого она так ловко жонглирует.

– Расскажешь? – голос потерял звонкость. Я до последнего цеплялся за надежду, что она одумается… Что перестанет играть!

– И не подумаю! – она вздёрнула подбородок и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

– А зря, бабушка. Думать полезно…

Вышел из палаты, желая лишь одного – вырваться на свежий воздух. Внутри все было стянуто стальными канатами ярости и назревающего нетерпения.

Правда… Правда…

Многие говорят, что порой лучше не вскрывать нарыв, которому больше пяти лет. Обратного процесса не будет. Рана не заживёт, будет зудеть и раздражать уродливостью отметины. Но самое дерьмовое – осознавать, что к этому была приложена рука родного тебе человека.

– Денис? – мама обняла меня, выводя из ступора. – Что случилось? Ну не из-за Муратовой же ты так завёлся?

– А я, мам, ещё не заводился. Но если узнаю, что вы с папой к этому причастны, то можно ждать беды. Скажи Абрамзону, пусть всю задницу обколет этой театралке!

Прыгнул в машину и рванул домой.

Вареников после первого неудачного диалога со мной понял, что сегодня я вне зоны доступа, и тактично отвалил.

Вошёл в дом и первым делом плеснул себе в стакан холодной водки.

Внутри все бурлило!

Сука… Как за три дня моя жизнь превратилась в комикс? Вокруг мелькали обрывки настоящего и вспышки тёмного, почти стёртого из памяти прошлого, о котором так хотелось забыть. Но оно преследовало меня!

И вот теперь я словно медленно утопал в тонне лжи, что тугим объятием зыбучего песка сжималась вокруг моей шеи. Лгали все! Но к этому я привык. Клиент, приходящий за помощью, всегда начинает со лжи. Он считает необходимым сначала создать вокруг себя флёр идеальности и приторной святости, даже не думая, что мне абсолютно насрать. Могу спасти, отмыть его дерьмо, и даже проветрю за собой, только при одном условии: мне нужна правда!

И сейчас она мне была нужна как воздух.

Рухнул на диван, достал телефон и стал шерстить соцсети, пытаясь найти мою Ночку. Но пусто… Она словно закрывала от всех свою жизнь. Пряталась. Путала следы.

Соврал бы, сказав, что не пытался делать это раньше. Пытался… Но каждый раз результатом моего поиска были пустота и неизвестность. А когда я решался подключить знающих людей, то сам себя бил по рукам, потому что верил в святость и неприкосновенность чужой жизни. Ну и что, мне легче стало бы, увидь я её? Отпустило бы растерзанное сердце от картинок идиллии её семейной жизни? Нет… Но вот ненависти бы прибавилось. А там уже некуда было добавлять. Под самое горлышко! До сих пор в самых страшных снах снились её предательский взгляд и слова обещания, что никуда не уйдет. А потом тот сраный пломбир, растёкшийся лужей по заплеванному асфальту. Она меня бросила, как щенка на вокзале, втоптав нашу любовь в ту самую лужу.

А теперь, спустя двадцать лет, вдруг выясняется, что ненависти в ней если не больше, то столько же, сколько и во мне. Её же перекашивает, как от инсульта, каждый раз, когда мы встречаемся взглядами. И эти ухмылки, и намёки на мою семью, приложившую руку