Эмили ворвалась в холл вместе с потоком холодного воздуха, оставив позади себя отчетливый шлейф тревоги. Не говоря ни слова, она прошла через всех присутствующих в свою комнату.

— Поссорились! — громким шепотом резюмировала Сандра. — А юбочка на ней ничего.

Эмили взлетела по лестнице на второй этаж, заперлась у себя и в отчаянии, прямо в одежде, упала на кровать лицом вниз. Долго лежала не шевелясь. В голове была страшная звенящая пустота.

Это называется «без комментариев», как любила говаривать Мишель. Та, которая настоящая Мишель. Из Канады. Которая не завирается и не целуется с одним на глазах у другого.

А другая Мишель, которая вовсе не Мишель, сегодня все немножечко перепутала. Надо было обниматься с Кларком на глазах у Ричарда. А не наоборот! Это ведь несложно усвоить.

Ричард никуда не денется из ее жизни. Видно, им суждено болеть друг другом до конца дней своих. А Кларка она потеряла. Если он обиделся и уехал, значит, правда питал какие-то надежды. Теперь они все разрушены. Самым грубым и непристойным образом. Она потеряла замечательного собеседника, искреннего друга. Кажется, слегка влюбленного друга.

Эмили громко застонала и перевернулась на спину.

Немножечко перепутала! Она скрипнула зубами. Ну с кем не бывает! Немножечко перепутала!

Раздался стук в дверь.

— Никого нет дома! — вне себя от ярости крикнула она.

— Но звонит Иден, — донесся голос мистера Флетчера. — Открой, пожалуйста, я передам тебе трубку.

— Позже.

— Но она звонит уже третий вечер подряд. Я очень тебя прошу, возьми трубку.

Эмили зло усмехнулась. На кого бы ни попал этот звонок на самом деле, а парламентера выбрали безошибочно — мистеру Флетчеру она не сможет отказать.

— Ладно, заходите.

— У тебя все в порядке? — спросил он, передавая трубку и, кажется, не собираясь выдворяться обратно.

— Нет. Но спасать меня точно не надо! Закройте дверь.

Он усмехнулся и пошел прочь. Эмили тяжко вздохнула. Беда не приходит одна, еще Иден ей тут не хватало.

— Алло?

— Ну наконец-то! Мне кажется, легче дозвониться до приемной в Белом доме, чем до тебя!

— Здравствуй, мама.

— Эмили, что такое? Почему ты мне ни разу не позвонила? Я даже не знаю, доехала ты или нет.

— Тебе Ло сообщила о моем успешном прибытии.

— Я хотела поговорить лично с тобой.

— Ты хотела удостовериться, что Ло не врет?

— Эмили, что за странный низкопробный юмор! Я так и знала, что нью-йоркская жизнь доведет тебя до плебейства.

— Это, я так понимаю, тебя волнует больше всего.

— Нет! Меня волнует, как ты устроилась. Ты уже подобрала квартиру?

— Нет. Ой… Вообще-то я… — Эмили взялась за лоб. Надо же, из-за Кларка она обо всем забыла! — Честно говоря, мне не до этого.

— Подожди, я не понимаю. Как это не до этого? Ты что, собираешься вечно жить у тети?

— Почему вечно? Я живу только чуть больше недели.

Голос матери стал привычно ледяным:

— Эмили, или ты немедленно покупаешь квартиру, или возвращайся домой!

— Зачем? Мне тут хорошо.

— Сколько у тебя осталось денег?

— Не помню. Но пока еще много.

— Я так и знала! Ты даже не удосуживаешься проверять карту!

— А зачем мне ее проверять, если там восемьсот тысяч, а я почти ничего не покупаю? Мама, уверяю тебя, у меня все в порядке. Не надо так волноваться.

— Завтра же я приеду к тебе!

— Зачем?

— Мы вместе выберем квартиру. И, по-моему, тебе пора замуж. Это будет отдельный разговор.

— Замуж?! Ты в своем уме?! Я не хочу замуж.

— Я сделаю вид, что не слышала твоей грубости. Эмили, давай не будем забегать вперед. Приеду — поговорим. У меня есть прекрасная кандидатура.

— Когда ты приезжаешь? — Эмили стала говорить с материнскими интонациями, которые всегда называла «сухой лед».

— Скорее всего послезавтра.

— А если у меня своя жизнь, мама? И меня не волнуют твои кандидатуры?

— Эмили, если я узнаю, что ты опять встречалась с этим дворнягой из бара… Видит бог, я увезу тебя домой багажом!

Кларк не мог понять, что происходит, и как-то объяснить это себе. «Инфанта» нравилась ему очень сильно, но он считал, что вариант серьезного романа обречен на провал. Она любит кого-то другого. Может, поэтому и лжет про свою жизнь.

Она ни разу не позволила заехать за собой или проводить до дома. Она практически перестала говорить о своей многочисленной родне, будто ее не существовало вовсе, рассеянно вспоминала о профессии актрисы… Что она скрывает и зачем? Кларк не понимал.

Но уже на третьем свидании этот вопрос перестал иметь значение: он начал влюбляться. Впервые за последние восемь лет Кларк всерьез задумался об отношениях с конкретной женщиной.

Впрочем, у него не поворачивался язык называть ее женщиной. Девушка, инфанта, а лучше всего — девочка — вот какие эпитеты вызывала у него лже-Мишель. И чем дольше они общались, тем сдержанней он был с ней и тем сильнее разгоралось в его груди новое сильное чувство. Он еще ни разу не обнял ее, ни разу не поцеловал, все откладывал, пытался представить, как это будет… Что она скажет, как прильнет к нему, как изогнется в его руках ее стройное тело…

А теперь он имел счастье получить ответы на все эти вопросы и даже увидеть в подробностях, какего девочка умеет это делать. С другим мужчиной. Но не с ним самим!

Та сцена, полная таинственности и приватности, хотя ее наблюдали все посетители бара, чрезвычайно возбуждала его, будто он подглядел ее в замочную скважину. В юной «инфанте», которую раньше он видел лишь за светской беседой, оказалось столько страсти, столько искреннего желания! Он знал это с самого начала. Эта девочка умеет любить, умеет отдавать свою любовь, умеет быть неистовой.

Словно завороженный, смотрел он, как она готова отдаться этому молодому красивому парню прямо при всех. Ему было невыносимо стыдно, будто он открыл чужую тайну, заглянул в чужую постель, но он продолжал стоять, ноги словно приросли к полу, а сознание мутилось от ревности, зависти, обиды и какой-то новой, неизвестной ему горячей страсти.

И если бы сейчас кто-то сказал ему что он разучился любить, Кларк рассмеялся бы в лицо этому глупцу. Он готов был рассмеяться над самим собой, когда говорил что женщина — это чужеземная страна. Что-то тонкое, исключительно светлое и чистое, как бело-розовые бутоны каштанов, расцветающих в Нью-Йорке каждой весной, росло в нем, когда он думал о ней.