Эгоизм чистой воды.

И Женькина любовь так же чиста, как Сашин эгоизм.

– …Расскажете ее, да? – не унималась Аня.

– Как-нибудь.

– А чем вы занимаетесь? Кроме того, что любите Сашу?

– Я работаю. Официанткой в баре.

– Да ладно. – Непонятно, чего в Анином голосе было больше – удивления или восхищения.

– Ты что-то имеешь против официантов, чикýля?

Ох, уж это знаменитое Женькино «чикуля», русское производное от вполне нейтрального испанского chica[17]. Оно не предвещает ничего хорошего для случайно попавшей под раздачу оппонентки. Будь-то торговка на рынке, обвесившая Женьку при покупке сельдерея, или цыганка с гипнотическими глазами, на дурик попытавшаяся спереть у нее кошелек. По-русски этот неологизм звучит довольно забавно. По-испански, как оказалось, тоже.

– Ничего. Это даже здорово, по-моему. Обязательно скажите об этом Ба. Ей не понравится.

– Почему? – удивилась Женька.

– Она плохо относится к обслуге… Э-э… так она называет, не я. Посмотрите потом на ее лицо, будет весело.

– По-моему, это глупо. А вовсе не весело.

– Ничего не поделаешь. Здесь полно глупых людей. И уроды найдутся, если хорошенько поискать.

Неизвестно, что бы еще наговорила Женьке Сашина, оказавшаяся такой общительной, племянница, если бы дверь на кухню не распахнулась и на пороге не появился Михалыч. От него валил пар, как бывает с человеком, попавшим из холода в тепло, а снег, плотно облепивший его шапку, тулуп и бороду, придавал сходство с Дедом Морозом из-под ёлки.

– Где Габитовна? – коротко рявкнул он.

– Кто-о ее знает. – Эльви пожала толстыми плечами и отвернулась к плите, продолжая что-то помешивать сразу в двух сковородках.

– Да что ж такое!.. Когда она нужна – век не сыщешь.

– А что случилось? – поинтересовался Саша.

– Случилось. Собак потравили. Я к вольеру подошел… Ну, значится, чтобы их выпустить… А они лежат. Дохлые.

Эльви так и не повернулась к Михалычу, лишь ускорила ритм: теперь за ее – и без того проворными – руками невозможно было уследить.

– Радуешься, поди, старая чухонка?.. Рад Яков, что пирог с маком?

– Ду-урак.

– Ты их терпеть не могла. Может, сама и притравила?

– Ду-урак, – снова повторила Эльви.

– Они ж никого к себе не подпускали. На меня и то скалились, а я им жратву ношу. Видать, в жратву яд и подмешали.

Для своей пейзанской бороды, общей косноязычности и видимой недалекости Михалыч оказался удивительно прозорливым. А Саша неожиданно рассердился на Аню и на ее своеобразное чувство юмора, которое позволило назвать кавказцев Петровым и Васечкиным.

Петров и Васечкин мертвы.

Звучит как название триллера, не сулящего ничего хорошего главным героям. Лучше бы псам было оставаться безымянными.

– Дурной знак, – ни к кому не обращаясь, пробормотала Женька. – Дурной знак.

– Вы понимаете русский?

Так он и знал. Так и знал, что этот вопрос настигнет Женьку рано или поздно. Неважно, кем он будет задан, но лучше… чтобы это не была Аня – чикуля, слишком внимательная для своего возраста, слишком цепкая. Но это была Аня. И теперь она смотрела на Женьку в упор. Странно, что известие о смерти псов не произвело на нее особого впечатления. А Женькина невинная фраза – произвела.

Петров и Васечкин мертвы, а теперь и Женька прокололась.

– …В общих чертах. – Сашина невеста из «Blue and Green» выдержала взгляд и даже позволила себе слабо улыбнуться, хотя обстоятельства к этому нисколько не располагали. – Что-то случилось с собаками, да?

– Их отравили.

– Ужасно.

– Ужасно глупо, – поправила Аня. – И смысла в этом ноль. Я же говорила. Здесь есть уроды. Вот они и активизировались.

Надо вмешаться, – решил про себя Саша. Если обе девушки углубятся в уродские филологические дебри – неизвестно, чем все закончится.

Известно чем.

Пришлые испанцы будут обвинены во вранье. Он, Саша, будет обвинен во вранье и клоунаде, а этого хочется меньше всего. Не сегодня, не здесь.

– Может быть, соседи постарались? – высказал предположение он.

– Нет тут никаких соседей, – тут же отозвалась Аня. – И забор пятиметровый. Взять можно только штурмом. И вообще… Я знаю, кто это сделал.

Все, кроме Хавьера, который пребывал в блаженном испанском неведении, как по команде обернулись к Ане. Даже Эльви на секунду оставила кастрюли без присмотра.

– Кто? – спросил Саша.

– Кто? – выдохнул Михалыч.

– Английский недоумок. Больше некому.

Напрямую обвинив Марика, Аня обвела присутствующих победительным взглядом. В нем было столько неприкрытого злорадного торжества, что Саша поежился:

– Зачем ему это нужно?

– Просто так. Потому что урод.

И сердце у него червивое. Так сказала Женька, которая никогда не ошибается в людях. Почти не ошибается, Саша – ее единственная ошибка.

– Ничего не бывает просто так, чикуля.

– Тебе виднее, чикуля, – парировала Аня Женькину назидательную фразу, тут же перейдя на «ты» – заносчиво и демонстративно. – Но с уродами все по-другому. Гадят по призванию.

– А они точно умерли, псы? – еще раз переспросил у Михалыча Саша. – Может быть…

– Околели. Сами сходите, посмотрите. Провожу.

– С ядом как-то не вяжется. Откуда ему взяться?

– Да есть у меня кое-какие химикаты в сараюшке, – помявшись, заявил Михалыч. – Летом садовых вредителей травлю. Габитовна, поди, расстроится. Она их взрослых взяла, натасканных. Того… Кучу бабок за них отвалила. Теперь вот новых покупать…

Никто, никто здесь не переживал о Петрове и Васечкине – живых существах. Эльви не любила их изначально, Аня была слишком увлечена своей ненавистью к «английскому недоумку» Марику, а Михалыч, сморщив узкий бугристый лоб, подсчитывал материальный ущерб.

Саше стало грустно и захотелось уйти.

– Что происходит? – наконец-то проявил себя Хавьер. – Кто-нибудь мне объяснит?

– Мелкие домашние неприятности, – солгал Саша. – Неважно.

– У него? – Cветлые глаза Хавьера остановились на Михалыче. – Русский национальный тип? Очень колоритно. Я бы хотел поговорить с ним.

– Прямо сейчас?

– Когда неприятности улягутся.

– Поговорите лучше со мной, Хавьер. – К способности Ани немедленно переключаться еще нужно было привыкнуть. – Я тоже – русский национальный тип.