они легко поднимаются к своему первоисточнику, легче сбрасывают все то безобразное, что к ним пристало. Великим душам не может быть приятно долгое пребывание в теле, они стремятся вырваться и разбить его. Они плохо выносят стеснение, ибо привыкли в вышине пересекать вселенную и с высоты созерцать человеческую жизнь. Об этом именно и кричит Платон: душа мудреца целиком направлена к смерти, ее она вожделеет, о ней размышляет, этим стремлением всегда руководится, стремясь к внешним по отношению к этому миру вещам.

Что же? Могла ли ты, Марция, надеяться долго сохранить его, когда в этом юноше ты находила мудрость старца, чистый и свободный от пороков дух, способный побеждать жажду наслаждений, умевший стремиться к богатству без жадности, к почетному положению без тщеславия и к удовольствию без чувственности? Близко к концу все то, что достигло высшей точки. Совершенная добродетель вырывается отсюда и исчезает из наших глаз; не ждет крайних сроков жизни тот, кто созрел уже в ее начале. Чем ярче пламя огня, тем скорее он гаснет. Жизнь его длиннее, если он образовался из плотного и мало горючего материала и, задавленный дымом, светит тусклым пламенем: его поддерживает та же причина, которая скудно питает. Так и души; чем светлее, тем кратковременнее. Ибо близко разрушение там, где больше не возможен рост. Фабиан утверждает то, что видели и наши родители, а именно: что в Риме был мальчик ростом с необыкновенно высокого мужчину, но он скоро умер, и каждый разумный человек знал это заранее: он не мог дожить до старости, ибо уже раньше достиг ее. Таким образом,зрелость является признаком скорой смерти, и конец наступает скоро, едва лишь исчерпан рост.

24

Цени его по добродетелям, а не по годам, тогда окажется, что он жил достаточно долго. Оставленный отцом в младенческом возрасте, он до четырнадцати лет находился под надзором опекунов, непрестанно окруженный материнским попечением. Хотя у него появились и свои пенаты, он не переставал чтить твои и остался в жилище матери, хотя обыкновенно дети не могут вынести совместную жизнь с родителями в отцовском доме. Своим ростом, красотой и телесной силой он был создан для лагеря, но отказался от военной службы, чтобы не расставаться с тобой. Подумай, Марция, как редко видят своих детей матери, живущие в разных с ними домах, представь, сколько лет жизни они теряют и проводят в непрестанной тревоге, когда их сыновья находятся на военной службе. Пойми, что в твоем распоряжении оказалось немало времени, из которого ты ничего не потеряла. Он никогда не уходил от тебя; на твоих глазах проходили занятия, развивавшие его блестящий талант, в котором он сравнялся бы с дедом, если бы не помешала скромность, схоронившая в тиши успехи очень многих. Юноша исключительной красоты, в столь великой толпе женщин, которые стараются совратить мужчин, он не оставил им никакой надежды. Когда же испорченность некоторых из них дошла до того, что они посягнули на него, он краснел так, как будто согрешил уже тем, что понравился. Благодаря этой безупречности нравов он уже очень молодым был признан достойным жреческого сана — конечно, по материнскому ходатайству, но без прекрасных качеств кандидата и мать не могла бы ничего сделать. Рассматривая его добродетели, лелей своего сына, как было когда-то. Теперь он еще больше принадлежит тебе, нет ничего, что отвлекало бы его от общения с тобой, никогда уже не доставит он тебе ни огорчения, ни скорби. Единственную боль, которую тебе мог причинить твой столь замечательный сын, ты уже перенесла. Остальное безопасно от бед и полно наслаждений — сумей только поддерживать в себе связь с ним, сумей понять, что́ было в твоем сыне самого драгоценного.

Погибло только его изображение, не самый схожий слепок с него. Сам же он вечен и находится в лучшем положении, свободный от чуждого бремени, предоставленный самому себе. Составляющие нас кости, нервы, обтягивающая их кожа, наше лицо, служащие нам руки и все остальное, нас обволакивающее, — все это лишь цепи и помрачение духа. Всем этим душа покрывается, затемняется, ограничивается, удерживается от истинного и свойственного ей и повергается в заблуждения. Вся борьба ее с отягощающей плотью заключается в том, чтобы не отвлечься от восхождения и не осесть внизу. Она стремится туда, откуда ее отпустили; там ожидает ее вечный покой, там, после беспорядочного и грубого, созерцает она чистое и ясное.

25

Поэтому тебе незачем стремиться на могилу твоего сына: там лежит худшее и обременительное для него самого — кости и зола, которые являются его частями в той же мере, как платье и другие покровы тела. Он улетел неповрежденным и ничего не оставил, он весь ушел отсюда и, помедлив некоторое время над нами, чтобы очиститься и сбросить свои недостатки и сор смертной жизни, поднялся в высшие сферы и вращается теперь среди блаженных душ. Там приняли его в свой священный сонм Сципионы и Катоны, там причислил его к презиравшим жизнь и освобожденным благодеянием смерти твой, Марция, отец. Он приблизит к себе своего радующегося новому свету внука (хотя в ином мире все между собой родственны!) и научит его распознавать пути соседних звезд; с радостью введет он его в тайники природы, известные ему не предположительно, а истинно. Как иностранец в незнакомом городе благодарен руководителю, так и тот, кому любопытны причины небесных явлений, будет рад помощнику из своих. Этот руководитель-помощник велит ему также опустить взгляд и на лежащие далеко внизу земли, ибо приятно смотреть с высоты на покинутую область. Держи же себя, о Марция, так, как будто ты стоишь перед глазами твоего отца и твоего сына, но не таких, какими ты их знала, а гораздо более возвышенных и находящихся на большей высоте. Стыдись думать о низменном и обычном, стыдись оплакивать своих, превратившихся в высшие существа. Ни широкие моря, ни горные высоты, ни непроходимые ущелья или предательские броды Сирт не могут препятствовать им, посланным в вечность, несущимся сквозь свободные и обширные пространства вселенной; везде стелется перед ними ровный путь, их встречают звезды, и сами они становятся звездами.

26

Вообрази себе, Марция, что с этой небесной тверди обращается к тебе отец, который для тебя значил так же много, как и ты — для твоего сына, причем обращается не с тем настроем, с которым оплакивал гражданские войны и вписывал авторов проскрипций в проскрипции истории, но настолько же возвышенно, насколько сам он теперь высок. «Почему,