могла отнять у него друзей? Ты знала, что он так приветлив. что вместо утраченных легко мог бы приобрести новых; про него одного из всех тех, кого я считаю значительным при императорском дворе, я, кажется, знаю, что, хотя он всем полезен в качестве друга, все же скорее он для всех желанен сам по себе. Допустим, ты лишила бы его хорошей репутации. Она у него настолько прочна, что даже ты сама не могла бы ее поколебать! Ты отняла бы у него хорошее здоровье? Ты знала, что его дух, благодаря благородным наукам, которыми он не только питался, но и с которыми родился, так прочен, что возвышается над всеми страданиями тела; Ты могла бы похитить у него жизнь? Как мало ты навредила бы ему! Весьма долгую жизнь обещала ему слава его таланта; он сам позаботился о том, чтобы продолжалась жизнь лучшей части его существа, и благодаря изяществу его прекрасных ораторских произведений он спас себя от забвения. Пока будет хоть какой-нибудь почет наукам, пока будет существовать сила латинского или прелесть греческого языка, он не будет забыт вместе с именами великих мужей, талантам которых он был или равен, или — если этому противится его скромность — приблизился к ним. И вот ты придумала только это одно, чем бы ты могла больше всего ему навредить. Ибо чем лучше человек, тем обычно чаще он переносит твои удары, судьба. Ведь ты свирепствуешь без всякого разбора и внушаешь страх даже среди своих благодеяний. Что тебе стоило освободить от несправедливости этого человека, к которому, по-видимому, твоя снисходительность пришла не без причины и не выпала случайно, как это у тебя обычно бывает!»

3

Мы можем добавить, если ты хочешь, Полибий, к этим моим жалобам то, что способности юноши не успели развиться; он был достойным тебя братом, хотя ты, конечно, полностью заслужил, чтобы не огорчаться даже из-за менее достойного брата. Единодушно свидетельство о нем всех людей: о нем все тоскуют — в честь тебе, его хвалят — в честь ему. В нем ничего не было такого, чего бы ты с радостью не признал; ты также мог быть добрым и по отношению к менее хорошему брату, но к этому твоя родственная привязанность, найдя в нем достойные природные качества, проявилась гораздо свободнее. При его влиянии он никому не причинил вреда, никогда никому не угрожал тем, что ты — его брат. Глядя на твою скромность, он воспитывал себя и понимал, насколько ты для своих близких великая честь и великое бремя: он выдержал эту тяжесть. О судьба, несмотря ни на какие добродетели наши, жестокая и несправедливая ко всем! Прежде чем твой брат, Полибий, испытал счастье, он был его лишен. Я понимаю, что недостаточно выражаю негодование; ведь нет ничего труднее, чем отыскать подходящие слова для большого горя. Но все же и сейчас, если этим можно чего-нибудь достичь, давай жаловаться вместе: «Чего же ты хотела, столь несправедливая и безжалостная судьба? Как быстро ты пожалела о своей благосклонности? Что за жестокость — напасть на братьев и нарушить путем кровавого похищения их единодушный союз? Ты так хотела растревожить дом, счастливо наполненный прекрасными юношами, дом, где ни один из братьев не лишен достоинств, и без всякого основания выбрала именно его? Значит, никакой пользы не приносит ни невинность, строго соблюдающая все законы, ни древняя умеренность, ни соблюдение полной воздержанности на вершине счастья и могущества, ни искренняя и верная любовь к наукам, ни свободный от всякого порока дух? Скорбит Полибий, и, предупрежденный на примере одного брата, что можно беспокоиться и за остальных, он боится даже за тех, кто мог бы стать утешением его скорби. Жестокое злодеяние! Скорбит Полибий и страдает, несмотря на благожелательность Цезаря! Без всякого сомнения, о необузданная судьба, ты усиленно добивалась того, чтобы показать, что даже Цезарем никто не может быть защищен от тебя».

4

Мы можем еще долго жаловаться на судьбу, но изменить ее не можем: она останется суровой и неумолимой; ее никто не поколеблет ни упреком, ни слезами, ни доводами; она никогда никого не щадит, никому ничего не спускает. Поэтому нам следует воздержаться от бесполезных слез, ибо наша скорбь скорее присоединит нас к покойным, чем возвратит их нам. Раз она нас мучает и нам ничем не помогает, следует сразу же отказаться от скорби и защитить душу от напрасных утешений и некоего горького желания скорбеть. Ибо если разум не положит конец нашим слезам, то судьба этого уж точно не сделает. Посмотри-ка вокруг себя на всех смертных, всюду есть обильный и постоянный повод для слез: одного тяжелая бедность обрекает на ежедневный труд, другого тревожит никогда не успокаивающееся честолюбие, тот страшится богатства, которого он желал, и страдает от того, чего жаждал, этого мучает одиночество, другого — толпа, постоянно осаждающая его прихожую. Этот страдает оттого, что у него есть дети, тот — что потерял детей: слезы у нас иссякнут скорее, чем повод для печали. Разве ты не замечаешь, какую жизнь нам обещала природа, которая пожелала, чтобы первым плачем был плач при рождении человека? Началу, с которым мы появляемся на свет, соответствует весь ряд последующих лет. Такова наша жизнь, и поэтому нам следует быть умеренными в том, что приходится делать постоянно. Имея в виду, сколько печального нам еще грозит, мы должны если не прекратить слезы, то по крайней мере сдерживать их. Ни в чем не следует проявлять больше сдержанности, как в том, к чему приходится прибегать так часто.

5

И не меньше тебе поможет, если ты подумаешь о том, что твоя скорбь никому не тягостна в такой мере, как тому, кому она, очевидно, предназначается: ведь твой брат или не хочет, чтобы ты мучился, или не знает об этом. Следовательно, нет смысла в исполнении того долга, который для того, ради кого он исполняется, бесполезен, если он ничего не чувствует, или неприятен, если он что-либо чувствует. Я осмелюсь утверждать, что нет никого во всем мире, кого радовали бы твои слезы. Как же так? Ты думаешь, что у твоего брата есть против тебя умысел, которого нет ни у кого другого: ты думаешь, что он хочет вредить тебе этой мукой, что он хочет отвлечь тебя от твоей деятельности, то есть от научных занятий, и от Цезаря? Это невероятно. Ведь он проявил к тебе как к брату нежность, почтение