вышла в прихожую, надела сапоги и шубу. Хлопья снега за окном уже не летели. Все стихло, и только темные облака по-прежнему низко лежали за верхушками елок.

Когда Милдред уже подошла к двери, мне показалось, что она хочет что-то добавить. Она резко остановилась и повернулась ко мне, подняв вверх палец.

– И еще одно напоследок, Эллинор.

– Да?

Тут Милдред сделала нечто совершенно неожиданное. Она закрыла дверь и сделала два шага по направлению ко мне. Потом обняла меня за затылок и прижала мою голову к своей шее. Моим первым порывом было оттолкнуть ее, потому что я никогда не стояла вот так вот с женщиной.

– Успокойся, – сказала Милдред, и прижала меня к себе еще крепче.

Я чувствовала ее тепло, аромат ее теплой кожи и волос, которые пахли дорогущим маслом. Не знаю, сколько мы так простояли, такое ощущение, будто несколько минут. Наконец она отпустила меня, потом обхватила ладонями мою голову и приблизилась губами к моим губам.

– Все уладится, – прошептала она так близко, что я вдыхала выдыхаемый ею воздух. – Все уладится, но ты сейчас не можешь предугадать, как именно это произойдет.

У нее на лице появилось радостное, почти счастливое выражение.

– Ты заглядывала в будущее, что ли? – поинтересовалась я.

Милдред ничего не сказала. Вместо ответа она сняла кольцо, нащупала мою ладонь, положила его в мою руку и сжала пальцы.

– Теперь он твой, – сказала Милдред. – Но когда появится возможность выбраться отсюда, не упускай ее. Хватайся за нее, как потерпевший кораблекрушение хватается за бревно, потому что так ты спасешься.

Она рассмеялась, повернулась и вышла. Мужчина, который ее привез, вышел из машины и ждал, открыв калитку. Потом за Милдред Рондас захлопнулась дверца, и до меня донесся звук заводящегося мотора. Я стояла на месте и смотрела ей вслед. Лицо и губы у меня пылали. Глядя в окно гостиной, я видела то свое отражение, то кроны сосен, которые шевелились, освещенные последним вечерним светом, то едущую вдалеке под гору машину.

* * *

В дальнем конце участка, на котором стоял дом Калисто, находились мостки. Они словно вжимались в гору между двух скал и уходили довольно далеко в воду. Их было видно из кухонного окна. В один из наших первых вечеров Калисто заговорил о них, о том, как там красиво летом, когда можно просто выйти через террасу, спуститься по склону, выйти к мосткам и прыгнуть с них в воду. Однажды вечером, готовя ужин, я подумала: делала ли так Милдред, когда жила здесь? Спускалась ли она к мосткам, надев бикини, такой же уверенной походкой, какой передвигалась в доме? Я представила себе ее в серебристом, немного развратно-вульгарном купальнике бразильского фасона.

Калисто подошел и встал у меня за спиной. В море медленно двигался паром. Через какое-то время Калисто сказал:

– Эллинор, а ты знаешь, что живущих в разных местах людей можно понять по воде?

– Это как? – спросила я.

– Какая вода, такие и люди. Это всегда так.

Он заговорил о воде в стокгольмских шхерах. О скалах и островках. О соленых заливах, об озере Меларен и о месте, где оно соединяется с фьордом Сальтшён. О пресной и соленой воде, о воздухе и свободе.

– Стокгольм – одно из красивейших мест на земле, – сказал он.

– Да, – согласилась я.

– А какая вода у вас на юге? Есть у вас хоть какое-нибудь озерцо? Лужа, в которой плещутся все фермеры, когда стоит теплая погода?

Я положила нож на разделочную доску и вспомнила озеро, находящееся недалеко от нашей деревни. Когда-то его называли жемчужиной Сконе, но с годами оно утратило это звание, потому что оказалось переполнено удобрениями, использовавшимися на окрестных полях. Летом вода в нем уже много лет превращалась в светло-зеленую вонючую жижу. Как-то раз Йонни спросил: «Эллинор, хочешь поехать со мной на рыбалку?» Я тогда ответила, что озеро воняет, как старое дерьмо. Йонни сказал, что, может, и так, но это не значит, что в нем нет рыбы. Уже в тот момент, когда он это произносил, у меня возникло ощущение, что эта фраза останется во мне надолго и окажется важной, хотя на самом деле эта фраза не говорила ни о чем. «Может, оно и воняет дерьмом, но это не значит, что в нем нет рыбы». И мы туда поехали. Йонни втащил плоскодонку в воду и запрыгнул внутрь. Потом отплыл несколько метров от берега. Я стояла там и смотрела на Йонни. Весла свисали с бортов в воду. Усевшись в центре лодки, Йонни начал ворочать ими, как будто мешал двумя ложками крапивный суп. «Ты реально думаешь плыть вот на этом?» – спросила я с берега. Можно было говорить совсем тихо, вокруг не доносилось ни звука, и над водой голос разносился далеко. Над озером жужжали насекомые, а я смотрела, как Йонни сосредоточенно насаживает на крючок червя. Я повторила вопрос, глядя на то, как лодка продолжает скользить по зеленой поверхности воды. Над противоположным берегом закатное небо начинало краснеть. Казалось, тишина будто просачивается в голову, я вроде как начала терять связь со всем вокруг, словно у меня появилась серьезная проблема с ушами. Словно все попадало прямиком внутрь. Плеск воды об лодку. Лицо Йонни, который возится с червяком. Зеленые водоросли и тепло. Я закрыла уши ладонями и посмотрела вниз на землю. И я простояла так долго, пока звуки не начали снова восприниматься нормально. Я почувствовала облегчение, почти счастье. В прошлый раз я ощущала такое вечность назад, я уже и не помнила когда.

– Йонни! – позвала я.

Он находился уже довольно далеко от берега, но слышал каждое мое слово.

– Что? – он поднял голову.

– Я люблю тебя.

Увидев выражение его лица, я тут же пожалела, что сказала это. Йонни сжал губы, как ребенок, который не хочет, чтобы ему в рот запихнули ложку с едой. Потом взялся за весла и погреб к середине озера. Я видела впереди только небо и его спину в плоскодонке. Йонни просидел с закинутой в зеленую жижу наживкой несколько часов, не произнеся ни слова, пока не стемнело и он не вернулся к берегу, где ему потребовалась помощь, чтобы вытащить лодку из воды.

– Нет, – ответила я Калисто. – Никаких луж. Только озера с мягкой, теплой, темной водой.

– Мягкой, теплой и темной, Эллинор… Мы успеем до ужина?

Я знала, что, если мы займемся сексом, он закончится тяжелым, холодным и окончательным оргазмом. Оргазмом, из которого, так сказать, невозможно выбраться живым. Это как на перепутье. Пойдешь в