Кальвин лично убедился в его знаниях, прежде чем допустил его к работе. Несмотря на то что это, по всей видимости, вымысел, он показывает, насколько тесно переплелись в Женеве церковь и светская власть. Консистория устанавливала банковский курс, налоги на войну, экспорт и импорт, следила за скоростью рассмотрения дел в судах, стоимостью жилья и расходом свечей.

С другой стороны, даже в конце жизни Кальвина городской совет контролировал духовенство и выполнял другие функции консистории. Он не оставлял без внимания слишком длинные проповеди или священников, которые уклонялись от пастырских визитов в дома горожан. Члены совета проверяли объявления священников, даже если они касались дней поста, устанавливали даты общественного покаяния, распоряжались переводом священников в другие храмы, заботились об их жилье и жалованье, цензурировали богословские книги.

При этом между магистратами и священством установилось своеобразное равновесие. Некоторые служили в магистрате и в консистории, так что и сами не разграничивали работу для города и церкви. Но священник, который управлял консисторией, не помогал правителям города так же хорошо, как церкви.

На самом деле Кальвин вовсе не был тем абсолютным «хозяином города», каким изображается в легендах и устами врагов. Известно много случаев, когда ему не удавалось достичь желаемого. Например, он настаивал на воспитании священников и хотел, чтобы городской совет не только назначал их, но и следил за их работой. Кальвин хотел, чтобы священники сами подыскивали своих преемников и присутствовали при выборе старейшин. Но такая практика существовала в последние годы его жизни и затем была возобновлена лишь через восемь лет. Он требовал наказывать проституток, но их никогда не наказывали так строго, как хотел того Кальвин.

В октябре 1558 года совет постановил, что женщину, уличенную в этом преступлении вторично, проведут через весь город в дурацком колпаке в сопровождении барабанщика, но так и не решился применить это наказание на практике.

В 1546 году Кальвин потребовал запретить таверны и открыть вместо них кафе. В них должны были действовать жесткие правила: запрещалось петь непристойные песни, перед едой и после нее обязательно произносили молитву, в зале будет выложена французская Библия. Однако кафе не прижились, потому что люди предпочитали таверны, которые и стали открываться снова.

В том же году был принят специальный акт против использования небиблейских христианских имен, но снова люди оказались сильнее. Они требовали, чтобы священников посвящали возложением рук, а совет разрешал только молитву и проповедь. Кальвин так и не смог убедить городской совет вернуть все церковные налоги, которые отменили подобно другим городам в первые дни реформ, хотя и не требовал этого особенно настойчиво.

Гораздо ближе ему оказался вопрос, насколько часто следует праздновать Тайную вечерю. Кальвин считал, что это надо делать еженедельно, на воскресной обедне, подобно древней церкви, и стремился ввести это в Женеве. Но средневековые миряне привыкли делать это нечасто, из-за чего и реформаторы так и не смогли приучить к этому население. Ордонансом 1541 года Кальвин повторил свое требование ежемесячной обедни, но ему отказали даже в этом, принудив согласиться на празднование четыре раза в год.

Непримиримость не способствовала популярности Кальвина, у него были только ученики или оппоненты и очень мало друзей. Перед смертью он написал своему другу Фарелю о жителях Женевы: «Они больше боялись меня, чем любили». Действительно, некоторые прозвали его Каином, а один раз на него даже спустили собаку. Известно, что ему подбрасывали на кафедру записки с угрозами, сочиняли оскорбительные баллады, в которых именовали его ханжой и тираном. Тридцать игроков в мяч, собиравшихся на площади у церкви, где он проповедовал, однажды даже хотели заплатить 500 крон тому, кто с ним покончит.

Вместе с тем Кальвин знал, чего он хочет, и упорно шел к своей цели. Обладая в общем-то мягким характером, он не церемонился со своими оппонентами. Являясь прекрасным знатоком Библии, он считал, что возражающие ему оскорбляют слово Господа, а значит, с ними надо покончить.

Личная жизнь Кальвина сложилась не очень благоприятно. Он жил в небольшом скромном домике на Рю-де-Шануа, получая небольшое жалованье. Непрерывная напряженная работа и жизненные перипетии подорвали его здоровье. В последние годы он часто болел. В 1540 году Кальвин женился в Страсбурге на вдове бывшего анабаптиста, перешедшего на его сторону, Иделетте Штордер. Она была бедна и вместо приданого принесла лишь трех своих детей от первого брака. Дети, которые рождались у четы, умирали в первые же месяцы. В апреле 1549 года Иделетта умирает. С тех пор Кальвин живет замкнуто и одиноко, питается самой простой пищей. Все время он отдавал работе, прерываясь лишь на немногие часы сна. Он редко улыбался и был начисто лишен лютеровского задора и жизнелюбия. Но это были не запреты, а лишь железная выдержка.

Приняв решение, он никогда не отступал. «Если он ударит, — сказал однажды его друг священник, — то нет шансов уцелеть». Однажды некий Амье, продавец игрушек и игральных карт, чей бизнес попал под запрет карточных игр, сказал за обедом, что Кальвин — дурной человек и проповедует ложное учение.

Городской совет постановил, что Амье должен принести публичные извинения, встав на колени перед Кальвином. Но тот настаивал, что такое извинение недостаточно, и пригрозил своим уходом. Тогда совет постановил, что Амье должен пройти по городу в одной рубахе, со свечой в руке и вымаливать прощение у Господа.

Можно сказать, что Кальвин сдерживался там, где Лютер переходил через край, не допускал грубостей, которые иногда проскальзывали у Лютера, хотя ему и не хватало лютеровской теплоты и великодушия.

Вместе с тем Кальвин не оставлял оппоненту места для маневра. В отличие от Лютера, который проклинал оппонентов, и Цвингли, который мог их оскорбить, Кальвин признавал аргументы спорящих с ним и считал, что их необходимо опровергнуть. Жесткость, которой проникнуты его работы, основана на убежденности в силе своих логических построений и силе разума, как в теоретических, так и в практических вопросах. Но абстрактные рассуждения не всегда доходят до сознания. Поэтому даже в последней редакции «Наставления» Кальвина менее логически последовательны, чем принято считать. Их внутренняя связность определяется не жесткостью аргументации, а прежде всего ясностью изложения и отточенностью языка.

Кальвин был достаточно замкнутым, даже скрытным человеком, не допускавшим в свой внутренний мир даже ближайших друзей, в отличие от Лютера, полностью раскрывшегося в «Застольных беседах». Постоянно погруженный в книги, Кальвин не замечал окружающего мира и его красот. Но на самом деле он просто сдерживал свои чувства, которые ясно видны в той нежности, с которой Кальвин пишет Фарелю о смерти своей жены Иделетты.

На первый