– Не успел промыть… – объяснил он, умолчав о том, что какая-то таинственная сила подняла его на ноги после падения на тротуар. Впрочем, она наверняка и так знает.

Лола пустила воду, Бертран подставил руку, смыл засохшую кровь. Твоя кожа на моей. Она очень старалась не сделать ему больно, заговаривала зубы, пересказывая репортаж о туристах со всего света, которые карабкаются к монастырю Ронгбук[18], на пятитысячник, чтобы воткнуть в землю флажок.

– Кажется, он называется Лунгта?[19]

– Они бывают красные, синие, желтые или зеленые.

Лола кивнула, не поднимая глаз.

– Земля, небо, вода, солнце.

– Мой был оранжевым, и я думал о тебе.

Лола замерла над тремя глубокими вертикальными царапинами у холма Венеры[20] с оторванным куском кожи.

– Посмотри на меня.

Бертран был дерзким, стремительным, интуитивистом. Заказчики всегда ценили его за зоркость и безупречную технику, но на Тибете он осознал, что стал другим. Через секунду Лола оказалась в его объятиях. Пропащие триста шестьдесят пять дней. Оранжевый флажок. Пустынные пейзажи. Ветер. Холод. Я чувствую жар ее тела. Долой разлуку и тоску! Жизнь.

Лола дрожала. Бертрана трясло. Она прошептала:

– Я, кажется, беременна… – резко повернулась и ушла.

Бертран вернулся на свое место. «Я, кажется, беременна…» Что это значит? Он сидел неподвижно, уставясь пустым взглядом в экран телевизора. Высота, температура за бортом, скорость, время прилета. Осталось протянуть два часа сорок пять минут. А что потом? Поздравлю ее? Скажу, что струсил тогда, у лифта, потому и промолчал. Не крикнул: «Не выходи замуж!» Три слова, которые могли все изменить. Она бы все равно не послушалась. Не веришь? Спроси. Или так и будешь жить, давясь простой фразой? Она уже сделала чертов тест?

Из своего кресла Бертран не мог видеть Лолу. Решил встать, но тут подошла старшая бортпроводница и предложила ему перейти в первый класс.

– Вам там будет удобнее – из-за колена. Лола правильно сделала, что предложила.

Фотограф поблагодарил и пошел следом, подумав: «Еще дальше от Лолы»… – устроился поудобней, тут же вскочил, выбрался в проход и в дальнем конце увидел Лолу с тележкой. Она улыбалась, но определенно нервничала. Один из пассажиров счел «обслуживание» слишком медленным, сам налил себе кофе, выпил и снова наполнил стаканчик, даже не подумав сдвинуться с места. Стюард с оттопыренными ушами, под метр девяносто ростом, материализовался из воздуха, вежливо, но твердо сопроводил наглеца в кресло и сменил Лолу на раздаче. Она скрылась в глубине кухни. Бертран вернулся на свое место. Какая она терпеливая… Думай о том, что скажешь ей. Закрой глаза. Представь, что ты в фотолаборатории, опускаешь свою жизнь в лоток с проявителем.

Изображение приобрело четкие очертания.

* * *

Этим утром, в такси по дороге в Руасси, он немного поспал. Накануне семейный ужин получился куда более бурным, чем обычно. Едва войдя в дом, его брат объявил, что окончательно решил стать педиатром, а не детским хирургом. Не посоветовавшись с матерью!

– Ты хорошо подумал, Ксавье? Разве можно взять и все бросить, после стольких трудов?!

– Подумал и решил, – подтвердил Ксавье. – Буду работать в SOS врачах[21] и с доктором Кальметом. Через восемнадцать месяцев он уйдет на пенсию, и я выкуплю его практику. – Секундная пауза показалась окружающим бесконечной. – Пойми, мама, я просто возвращаюсь к давней мечте. Не нужно было идти у тебя на поводу и записываться на курс, который был мне тысячу лет не нужен!

– Я полагала, ты сделал это осознанно.

Мать и сын были раздражены и недовольны друг другом. Он, высокий и непреклонный, стоял перед своей миниатюрной матерью, а она сидела, смотрела на него и сокрушалась, что сыну больше не восемь лет и он перестал беспрекословно ей подчиняться.

– Ну не лежит у меня душа к хирургии, понимаешь? Я хочу лечить детей. Все. Тема закрыта.

– Однажды ты пожалеешь, что поддался своему «хочу».

– Мне тридцать два, и я знаю, что должен делать, и жалею, что не определился вовремя и бесповоротно, как Бертран.

– А ты помнишь, что твой «определившийся» брат до сих пор живет с родителями?

Устав, Флоранс Жианелли становилась очень неприятной. Если Ксавье противоречил матери, Бертрану не стоило попадаться под руку: он действовал на нее, как красная тряпка на быка. Из члена-семьи-выбравшего-стезю-искусства он превращался в того, кто, подобно худшему из лентяев, ушел с третьего курса, бросив-учиться-на-инженера. Флоранс считала его «легковесным типом, который уклоняется от любой ответственности и делает лишь то, что ему нравится! Клюет по зернышку в родительском доме, как божья птичка, и даже лампочку никогда не поменяет!»

В словах матери была доля правды, но тон ответной реплики Бертрана оказался чересчур холодным: «И сколько же дней в году я вам надоедаю?» – что омрачило окончание ужина. Он картинно скрестил руки на груди и заявил, что «лишен генов, необходимых для создания семьи».

– Хорошенькая отмазка! – съязвила Флоранс.

Бертран смолчал, но атмосфера «семейного очага» успела пропитаться напряжением, вопросами без ответов, спорными истинами, болезненными воспоминаниями и взаимным отторжением.

Да, молодой человек никогда не мечтал о семейной жизни и не скрывал этого. Некоторых девушек не смущало его непостоянство. Другие надеялись перевоспитать героя. Именно такую стратегию выбрала Дафна. И вдруг он вопреки логике влюбился в Лолу. Почему так случилось? Что сыграло решающую роль? Жара? Собранные в пучок волосы? Тот факт, что женщина в розовом топике, легинсах и мужских вьетнамках выходит замуж за другого? Родинка на шее? Стремление доказать себе, что я не мерзавец? Или ручка кухонной двери, которую я могу починить, будь она трижды неладна, мама?!