В углу навалена груда бумаг высотой мне по пояс; каждая бумажка – страховой иск по поводу сломанного электрооборудования, и на каждой в левом верхнем углу номер от 80250 до 201199.

Я должен был раскладывать эти бумажки по папкам. Если номер на бумажке меньше 80250 («чего быть не должно»), надо отдать ее Энни, а она отправляла бумажку в хемелский офис.

(«Больше 201199 он быть не может – дотуда мы еще не дошли».)

Друзья мне говорили, что работа канцелярского служащего – скука, но то, что я испытал, было совершенно необычайно. Я думал, что уже сталкивался со скукой раньше, – пассивное ощущение вялости и расстройства. Но теперь меня посетило нечто совершенно иное. Эта скука была гораздо активнее: живое, чуть не выкручивающее кишки чувство затопляло не только мозг, но и вообще все тело. Она накатывала гигантскими, засасывающими волнами, – немного похоже на то, как описывают секс, только иначе.

Эта скука была удивительно мощным чувством, какого я никогда прежде не знал. Раскладывая бумажки по алфавиту, я бы, по крайней мере, использовал мозг – крошечным, жизнеутверждающим способом. Но распределение их просто по номерам разрушает душу. Что хуже всего – при этом занятии умственных усилий требуется ровно столько, чтобы не грезить наяву, и ни одной мозговой клеткой больше. Когда складываешь коробки или косишь лужайки, при наличии минимального воображения удается убивать большую часть дня, плавая на Багамах, занимаясь любовью с Дэрил Ханной или играя концерт в Альберт-холле. Но если складываешь бумажки по номерам, то и всё: ты весь день складываешь бумажки по номерам.

Хуже всего первые три часа – они длятся несколько месяцев. Потом возникают какие-то свои системы и хитрые методы: например, складываешь бумажки с номерами 93-тысячи-сколько-то вниз, потому что их папки стоят за копировальным аппаратом. Мелочи, от которых становишься чуть счастливее. Кроме того, я обычно сосредоточивался на номерах 160 тысяч и дальше, потому что в том углу офиса работали девушки на телефонах и я мог подслушивать.

Насколько я понял, они целый день беседовали о сериалах и сексе, прерываясь на случайный телефонный звонок и без усилий переключаясь с кокни на псевдошикарный напевный телефонный голос.

– Моя соседка Сэл говорила ее Тоун один раз отымел ее сзади и она ничего не почувствовала здравствуйте страховая компания «Леньтрест» слушаю вас.

– Господи, говорю, господи, я бы не захотела парня с таким членом, ну то есть он же обязательно тебя как-нибудь серьезно здравствуйте страховая компания «Леньтрест» слушаю вас.

– Только не когда я на таблетках. Ну или не всегда. Посудомоечная машина засорилась? Позвоните по телефону 427-2375, мадам. Простыни портит кошмарно, да?

– О, смотри, читала про женщину и коня? Вы сохранили гарантийный талон? В общем, ей пришлось идти в больницу. У нее небось будет получеловек-полуконь. Я боюсь, гарантия на фен только год. Спорим, коню понравилось?

Когда сверху спускался кто-нибудь из мужчин, они все отвечали на телефонные звонки одновременно, опустив головы, шикарными голосами. А я возвращался к номерам меньше 160 тысяч, приберегая хорошие на потом.

Через неделю я разгреб бумажную кучу всего на треть. В обеденный перерыв заходил в скобяные лавки и ощупывал мотки веревки.

Обнаружив, что в «Ивнинг стандард» ежедневно публикуют объявление «Приятная работа на свежем воздухе, беседы с женщинами», я понял, что с карьерой канцелярского служащего покончено.

После изгнания Барри из школы я с ним почти не виделся. Он, наверное, все занимался переездом и обустройством с миссис Мамфорд, а на меня свалилось окончание семестра. Кроме того, мне было неудобно ему звонить. Может, остатки чувства вины, не знаю.

Да и все равно я не знал номера телефона его новой квартиры. Разговаривать с чужими родителями я всегда терпеть не мог, но когда начал работать в страховой компании «Леньтрест», скука меня так одолела, что я все же заставил себя позвонить. Трубку снял отец, и разговор у нас получился очень неловкий. Он дал мне новый номер Барри, а я ухитрился выдавить: «У вас, должно быть, разрыв сердца случился, когда вы узнали об этой женщине». Замечание особенно бестактное, если вспомнить, что случилось с отцом Барри через несколько недель. Правда, думаю, в тот момент он мог и не заметить.

Мы поговорили с Барри, и он, похоже, на меня не сердился, так что наша дружба мгновенно вернулась на круги своя. Чему не стоит удивляться: Барри ведь не догадывался, что я намеренно довел миссис Мамфорд до слез и вывернулся через задницу, придумав все так, чтобы он на каникулы поехал со мной. И все же я был рад, что он снова мне доверяет, и опять мог разговаривать с ним без неприятного привкуса.

Во время длительной и успешной канцелярской карьеры я проводил в Ноттинг-Хилле почти все вечера. Уютные, приятные вечера. Дошло даже до того, что у меня появилось утешительное эдипово чувство к миссис Мамфорд. Сиськи у нее действительно были убийственные. И выглядела она теперь плюс-минус презентабельно, поскольку перестала носить хипповскую одежду.

Вообще-то я ее ужасно жалел. И понимал, как ей полезно какое-то время пожить без семьи. Смехотворно, да, – но полезно. Честное слово, с ее стороны было очень клево взбунтоваться. В конце концов, единственное, что хуже кризиса среднего возраста, – это его отсутствие. Потому что если его нет, значит, о тебе забыли, и с тем же успехом ты вполне можешь оказаться жмуриком.

Размышляя об этом, я вдруг понял, какой я восприимчивый парень, и впервые до меня дошло, что следует избрать карьеру психотерапевта. Барри в тот момент готовил ужин на кухне, так что я решил попробовать.

– Маргарет? – спросил я. Теперь ее имя давалось мне легко.

– Да? – отозвалась она.

– Какие у вас были отношения с матерью?

– М-м... хорошие. А что?

– Просто интересно.

– А.

– Она вас в детстве когда-нибудь предавала?

– Нет.

Отлично. Она лежала на диване, поэтому я встал и незаметно переместился так, чтобы сидеть у нее за головой, как обычно делают, чтобы не видеть выражения лиц друг друга.

– А если хорошенько вспомнить, вы абсолютно уверены?

– Несомненно.

– Она была хорошей матерью? Она вас кормила грудью? – Теперь я подбирался к самой сути.

– Да, она была очень неплохой матерью, но вообще-то насчет груди не помню – я тогда была довольно невелика. – Ага... сарказм как защитный механизм. Интересно.

– Понятно. То есть вы не чувствуете себя покинутой?

– Нет – конечно, нет.

– Вы уверены?

– На самом деле... я вот сейчас думаю, был один случай... да... боже, мне тогда было лет, наверное, двенадцать. Отец вернулся домой пьяный и начал меня странно трогать. Мама попыталась меня защитить, и он ее ударил. Да, я сейчас ясно это помню. Кулаком ударил ее по носу – я помню, как кровь брызнула мне на платье. Она закричала, схватила большую кастрюлю и стукнула его по голове. Он потерял сознание и упал на пол, прямо на меня. Я не могла двинуться, но мама меня вытащила, – ноге было больно, и, помню, у меня порвалось платье. Маленькая дырка над талией. Черт! Невероятно!