— Сын похож на вас.

Отлично. Тема безопасная, можно и выдохнуть.

— Да, спасибо. Он чудесный.

Вова как раз отпрыгал на батуте и уже немного ноет. Пора идти домой и укладывать его спать. Жила бы я одна. Просто бы пригласила Прохора к себе. И не важно было бы, что скажут соседи, которым всегда до всего есть дело.

Прохор смотрит на меня и гладит Вову по голове. И вот тут я понимаю, он что-то решает, обдумывает. Его взгляд от безразличного, каким я помню его в первую встречи превратился в заинтересованный.

И это пугает.

Что он задумал?

Неужели хочет нас...

Телефонный звонок резко, как удар плетью лишает голову мыслей и я внимательно слушаю разговор, уже взяв нетерпеливого Вову на руки.

Что-то на работе. Прохор хмурится и злится.

— Все нормально? — спрашиваю, когда он убирает телефон в карман.

— Не совсем, — почти сквозь зубы отвечает, но смягчается, когда переводит взгляд на меня. — Завтра, как будет понятнее, расскажу.

— Хорошо, тогда, вам, наверное... — кусаю губы, понимая, что тут напрашиваюсь на порку, — нужна будет моя поддержка.

— Вся ваша поддержка, — кивает он, треплет Вову по волосам и оставляет на моей обжигающий влажный след от своего поцелуя.

— Вы можете на меня рассчитывать, — пропела я ему в след, не в силах оторваться от упругой задницы.

— Я не сомневаюсь Олеся, до завтра. Он махнул Вове, тот помахал в ответ и я понимаю....

Осознание прибывает кувалдой, слезы тут же чертят на щеках дорожки.

Боже, ну зачем?!

От влюбленности, которая жила во мне, не осталось и зернышка.

Они проросли во мне кустами, деревьями, целым лесом под названием любовь.

Да, пора быть честной с собой. Я люблю Прохора Петровича. Да, я хочу, чтобы он сделал меня своей и забрал у Димы. Да, я бы сделала для этого все, если бы была нужна такому человеку.

Уже вечером, поспе еще одной прогулки, как только мы с Вовой пытаемся открыть двери, я понимаю, что Дима уже дома.

Я хмурюсь, и звоню в звонок. Раз, другой, третий. Тишина и только глухая ругань за дверью.

Все это мне не нравится. Внутри все холодеет от нехорошего предчувствия.

Стучусь, надеясь что Диму никто не убивает или нас никто не грабит.

Наконец после пяти минут долбежки, дверь открывается, и в меня почти врезается муж. Живой и невредимый, но несколько потрепанный.

— Что происходит? — требовательно спрашиваю я, и вижу как Вова рвется к Диме. Тот его поднимает на руки, коротко целует

в щеку и тут же опускает на пол. И тут я замечаю в руке мужа большую спортивную сумку, а на плечах спортивный костюм, в котором он обычно ездит за город.

— Дима?

— У меня тут командировка наметилась. Надо срочно одно дело уладить. Я позвоню.

Он хотел потянутся к моей щеке, но тут вдалеке спышаться мигалки и глаза Димы широко раскрываются, словно за ним уже гонится стая всадников апокалипсиса.

На меня тяжестью накрывает осознание.

— Дима, что ты сделал?

— Ничего, ничего, — говорит он быстро и сбегает по лестнице.

Подъездная дверь с шумом врезается в стену, оглушая стреляя в мозг паникой. Я не могу двинутся с места, и только заглядываю квартиру, понимаю. Дима собирался в попыхах.Все перевернуто. Даже детские игрушки валяются по всему дому.

Слышу шум быстрых шагов, отдающийся от стен коридора эхом. Поворачиваю голову, прижимая сына к себе ближе и вся сжимаюсь.

Снизу наверх поднимаются офицеры полиции при полном параде. Двое из них сразу идут в квартиру, а один прямо ко мне.

— Олеся Романовна? Вы обвиняетесь в краже особо крупных размеров.

Я только открываю и закрываю рот, слушая нелепые обвинения в свой адрес.

Нет, нет, нет!

- Нет!- сразу срываюсь на крик, когда ревущего Вову забирает на руки какая-то полная женщина в сером костюме с погонами.

Реву белугой, когда меня с позором, ведут вниз и сажают в полицейскую машину.

Надо успокоиться. Надо. Надо. Надо просто все объяснить, просто сказать, что я ни в чем не виновата.

Слышу название компании «Андерсон» и прикрываю глаза от ужаса. Кто-то обокрал компанию Прохора. Обвинили меня.

Прохор тоже будет думать, что это я?

Хотя, может быть еще есть надежда, что все образуется?

Не образовалось. Меня долго допрашивали, долго не говорили, где Вова, долго пытались выяснить, где украденные пять миллионов рублей.

Оказывается, что кто-то вошел в систему по моей карте доступа. которая всегда лежала в дамской сумочке, и взломал финансовую линию, перевел деньги на мой счет и на следующий день снял эти деньги.

Господи, Дима, что ты наделал!?

Что?!

Обреченность накрыла плотным коконом, в котором я сжималась, не зная что делать и как прекратить поток слез.

Счет мой, карта доступа моя, обвиняют меня. Только в конце следующего дня, проведя ночь во влажной, холодной кутузке, на так называемых нарах, вижу Прохора.

Он стоит в камере допроса и смотрит на меня, но как будто мимо меня. Безразлично, отстранено, безлико.

Нет больше того страстного мужчины, который меня наказывал, есть холодный босс, которого по его мыслям обманули, желающий, судя по взгляду мне смерти.

Нужен был Дима, и я о нем все сказала.

Мне сообщили, что его уже ищут. Он сглупил, когда попытался оформить путевку через туристическую компанию, так что скоро его найдут.

Прохор почти весь день здесь. Почти не двигается, постоянно сжимает, разжимает кулаки. Он не разговаривает со мной, но по взгляду-лезвию я виду насколько он озлоблен и разочарован. Мои губы шепчут «это не я», его взгляд выражает грубо «лживая сука».

Деньги были переведены вчера, как раз в тот момент, когда я сосала Прохору, как раз в тот момент когда он доводил меня до очередного крышесносящего оргазма, как раз в тот момент когда я была счастлива.

Об этом никто не заикнулся, Прохор не сказал о нашей связи. Но судя по всему решил, что я просто отвлекала внимание.

Мне не верит никто, мне предъявляют обвинения, и уже отправили Вову к бабушке. Мне уже готовы назначить суд и мои горькие слезы, мои мольбы их не волнуют.

— Но я ничего не делала, ничего!

Ситуацию усугубляет Дима. Его вместе с деньгами сняли с поезда в сторону Украины. Там он мог получить политическую защиту.

Он говорит, что я сама дала ему код доступа и сама сняла деньги. Я не могу поверить своим ушам! Я не могу поверить, что все внимают каждому слову этого пживого ублюдка, который клеветал на меня — мать своего ребенка.