Я не могу сдержать отчаянный крик и просто накидываюсь на скотину-супруга, которому так долго была верной женой и

мамочкой: обстирывала, терпела его дерьмо, выливавшееся на меня в виде оскорблений, унижений и невнимания.

Теперь же он просто отмахивается от меня, как от мухи, говорит что я специально устроилась в “Андерсон” чтобы срубить бабла, говорит.... А-а-а.

Мне прилетает от него по виску и я вскрикнув. отшатываюсь и попадаю в чьи-то сильные руки. Хочу напасть снова, хочу расцарапать на ошметки мяса его красивое, лживое лицо, вырвать сердце, которому так долго поклонялась.

Ненавижу! Ненавижу! И Прохора ненавижу, что так легко поверил в этот бред!

Хочу напасть, но меня держат, приковав к твердому телу руки кандалы.

— Чтоб ты сдох! — кричу на мужа, сквозь целый поток слез и с отчаяньем бьюсь в истерике.

Господи, за что мне это? Неужели за измену? Неужели за то удовольствие, что я получала в руках не мужа. За тот восторг, что испытала первый раз в жизни. За любовь?!

— Это угроза! — кричит Дима, вытирая кровь с лица от моих острых ногтей. — Прошу зафиксировать

— Вообще-то, юридически... Это пожелание, — усмехается мой бесплатный адвокат. Мужичок с залысиной и очками. Он собирает документы. — Думаю. что еще нужно доказать, что моя клиентка к этому причастна.

Говорит уверенно, но в глазах я вижу осуждение. Он тоже не верит. Он тоже думает, что я воровка!

Он уходит. Диму уводят. И я продолжаю быть прижатой к чьему-то большому горячему телу. ощущать как часто и гулко бьется в чужой груди сердце в унисон с моим. Как две птицы в клетке. В той же клетке, в которую теперь хотят запереть и меня толкают вперед с рыком:

— Лживая тварь

Прохор! Он здесь

Я почти падаю, но удерживаюсь руками за стул и резко оборачиваюсь.

Он часто дышит, в его взгляде ненависть и презрение, в его взгляде ни капли той симпатии, что я так часто видела раньше.

Осматриваясь и с удивлением отмечаю. Мы одни. Возможно. он захочет выслушать, возможно он поймет.

— Прохор, — обхватываю себя дрожащими руками и возвращаю взгляд на взбешенного Прохора, стараюсь не смотреть на стены с облупленной зеленой краской. От одного вида ее, меня уже тошнит. Стараюсь не думать насколько ужасно сейчас выгляжу. Грязная, нечесаная.

— Я тут ни причем. Поверь мне.

— Отличная игра, Олеся Романовна. — едко усмехается он и делает шаг ко мне, нависая. подавляя своими размерами. обволакивая своей властной аурой и гневом. — Чья была идея запудрить мозги начальнику своими прелестями?

Он берет мои руки на плечах в тиски своих пальцев и больно сжимает.

— Чья была идея затрахать меня до потери пульса, чтобы я ничего не соображал?

— Прохор, это не так, — мотаю головой, кусаю дрожащую губу пытаюсь освободить руки. Г

Он только скалит зубы.

— У вас отлично получается играть святую невинность, при всей вашей умелости. Шлюха!

Он меня встряхивает меня так, что стучат зубы, так что слезы брызжут из глаз. а с губ исходит болезненный стон. Он сжимает меня сильнее, заглядывает в глаза, и я (О, господи!) против воли, кроме страха ощущаю болезненное, сводящее низ живота возбуждение.

— Прохор. это не я! Я бы никогда... — ною, всхлипываю и новая встряска.

— Закрой рот! — кричит он мне в лицо, отпускает одну руку и тут же хватает пальцами за шею. Давит шипит, так что я начинаю ловить ртом воздух, пытаюсь отцепить от себя его руку.

Потому что, потому что не могу позволить, чтобы он понял. Чтобы узнал насколько постыдны сейчас мои мысли и фантазии.

— Для тебя, я Прохор Петрович. Для тебя, сука, я хозяин и господин! Мало тебе было, что я долги твои закрыл. Тебе еще понадобилось компанию потрошить?

— Послушай, — хриплю, стараюсь убрать его руку, что сжимается все сильнее, почти лишает возможности дышать.

— Те, сука, со мной только на вы.

Я издаю стон. Боли, удовольствия? Не могу понять. Все смешалось, внутри ураган чувств и эмоций. Он вдруг резко убирает руки. смотрит в глаза, ошеломленный желанием, вспыхнувшим в моем теле.

— Похотливая тварь! — рычит он и резким рваным движением стягивает с плеч платье, и рвет чашечки лифа, выпуская наружу наряженную от желания грудь, чтобы увидеть насколько острыми стали мои соски от одной только близости с ним. Но ему мало доказательств. Он тянет руку вниз и надавливает на два слоя ткани между ног, что тут же увлажняются от того водопада. что плещется в лоне.

Он дышит тяжело, рассматривая свои пальцы и темное пятнышко на платье.

— Ты могла попросить у меня все, а вместо этого предала.

— Прохор. прошу...

Он не сильно, но резко бьет меня по щеке, я еще не успеваю вскрикнуть, как получаю шлепок по соску.

— Хозяин! — новый удар, другой сосок.

Вместо болезненно крика на этот раз стон.

Стыд покрывает кожу мурашками. Я в камере допроса, тот кого я любила, предал меня. Тот, кого я люблю сейчас не верит мне и унижает меня. А я... Да, а я теку, потому что любое прикосновение этого озлобленного предательством самца, даже самое

болезненное, даже самое унижающее, его запах, его злой напряженный вид вызывает во мне целую бурю чувств и закручивается в лоне, увлажняя его, так что новая порция сладкой влаги заливает белье.

— Блядь, ты же мокрая, — зло дышит он мне в лицо, и приближается. смотрит на пересохшие губы. Я тоже хочу его поцеловать. хочу доказать что не предавала, что люблю. но не успеваю и коснуться твердых поджатых губ.

— Прохор Петрович, хозяин! Вы должны мне повериты Я ни в чем перед вами не виновата! — кричу, пытаюсь извернуться. Но мгновенно замираю, слыша звон пряжки ремня, чувствуя легкий ветерок на ягодице, когда он задирает платье и с треском рвет трусы.

— Ты мне лжешь, все улики против тебя. Хотела нагнуть старого начальника и смотаться с молодым мужем за границу? Но вместо этого, я сам тебя нагну, прямо здесь в этой грязной камере, как дешевую, прожженную прошмандовку.

— Это не правда! — шепчу я сквозь слезы и с трепетом слышу звон ширинки.

Это так унизительно, но так по сумасшедшему возбуждающе, что я просто дурею от контраста этих чувств.

От контраста жаркого большого члена сзади и холодного металла, трущего мои взбухшие соски.

Прохор давит сильнее на спину, заставляет прогнуться, бьет по ногам носком туфля, чтоб раздвинула шире и, не церемонясь, врывается в мягкое, до ужаса влажное нутро.

Я не мог поверить. Я до сих пор не могу поверить в то, что услышал от отдела безопасности. Дроздовы. Олеся, мать его Дроздова. Я ждал, что ее вину опровергнут. Я ждал, что проснусь, и мне скажут, что милая голубка Олеся не могла пойти на столь низкое по отношению ко мне преступление. Не могла отдать своему мужу карту доступа и в это время сосать мне, быть со мной, прижиматься ко мне своим мягким, упругим телом.