Вышел к небольшой речке, недалеко деревня видна. Дорога через брод ведет. Ниже по течению небольшая мельница, слышен шум воды. Вроде речка неглубокая, видны следы тележных колес на обоих берегах. Первуша вздохнул, уселся на землю. Заячьи поршни снял, портки до колена закатал. Если замочишь, где сушить? Проезжий о городе говорил, хорошо бы к вечеру добраться. Ночь как-нибудь перебьется, а с утра работу искать надо и пристанище. Только как и где – не представлял.

Перебрался на другой берег, вода до колена доходила, холодная. Да быть так должно, весна. Солнце светит ярко, а тепла еще нет. Земля подсохла, телеги вполне ездить могут, но холодом еще от земли тянет.

До мельницы рукой подать. Решил зайти, вдруг подсобить получится за кусок хлеба. Но чем ближе подходил, тем сильнее росло в душе чувство опасности. Ноги тяжелее стали. Мельники и кузнецы водились с нечистой силой. Первуша остановился, потом повернул к дороге. Без куска хлеба не умрет, утром завтракал. А впереди – город, туда ему надо. На каждой мельнице задерживаться – никуда вообще не дойдешь. От мельницы шел, чувствовал спиной недобрые взгляды. Ой, не просто что-то с ней и с мельником. А и пусть их! Не медом намазано.

Бодро зашагал по дороге. Тем более когда на небольшой пригорок взошел, вдали городские стены увидел на круче, под детинцем посады. Если возничий не соврал – Елец должен быть. Да так оно и будет, зачем ему врать? До города версты три-четыре, дорога по лесу вьется. Первуша приободрился, в городе всегда пристанище найдется, не на земле спать. Из-за поворота, из-за густых елей, мужчина выбежал. По одежде не поймешь – кто будет. Кафтан разодран, без шапки, что уж вовсе для его возраста несолидно, глаза выпучены.

– Рятуйте, люди добрые! – закричал он.

Первуша обернулся. Где тут еще люди, если он один. Посох он через плечо нес, на нем узелок с книгами висел. Посох с плеча снял, узелок в левую руку взял.

– Погоди, не голоси! Объясни толком, в чем беда твоя?

– Там!

Мужчину трясло, он вытянул руку за спину, в сторону, откуда прибежал.

– Тати? – подсказал Первуша.

– Не… не…

– Понял, не тати.

– Не… нежить!

– Опа-на! Сколько?

– Один, одна, тьфу! Как и сказать, не знаю.

– Не части.

– На подводе к Ельцу ехал. А из леса баба выходит. Да не простая, не заблудилась. Кожа на голове клочьями висит вместе с волосами, на правой щеке дыра прогнила, зубы видны. На шее веревка болтается. А уж запах! Воняет, как… как…

Мужик слова подходящего подобрать не мог.

– Понял. «Заложная покойница», а ноне вурдалак.

– Ох ты, Господи!

Мужик перекрестился.

– Ты постой здесь, узелок мой постереги.

– Там лошадь моя, телега с товаром! – схватился за голову мужик.

– Так ты купец?

– Был до сего дня. Товар-то пропадет небось.

– Не нужен нежити твой товар. Ей кровь нужна. Вот с лошадью, скорее всего, попрощаться придется.

– Сейчас-то чего?

– Жди.

Первуша пошел по дороге. О вурдалаках и прочей нежити Коляда подробно рассказывал. И победить ее можно. Но это если вурдалак один или двое-трое. Медлительны они. А если их толпа, накинутся скопом, не отобьешься. Первуше и страшно, и силы свои попробовать хочется.

Сначала он увидел телегу, груз под рогожей. А где же лошадь? Приблизился осторожно и услышал чавкающие звуки.

– Эй! – крикнул он.

Пусть нежить покажется. Будет хуже, если она нападет внезапно, из-за телеги. На его окрик из-за телеги поднялась мерзкая тварь. Когда-то она была женщиной. Но сейчас…

С черепа свисают куски гнилой кожи, клочья волос. Страшное лицо, окровавленное, как грудь и руки. Первуша остановился, зато тварь двинулась к нему. Парень отбежал в сторону, увидел голову лошади, разодранную шею. Так вот что жрала нежить! Он взял посох на изготовку. Нежить брела на него, глаза ее полувытекли, но направление держала верно. На запах человека идет или на тепло живого тела? То ли Коляда не говорил про это, то ли Первуша запамятовал. Не каждый день приходится сталкиваться с таким ужасом.

Нежить подошла ближе, Первушу окатила волна зловония. Точно, из «заложных покойников», потому как на шее болтается веревочная петля. Или повесил кто-то в свое время, или сама на себя руки наложила. Таких лишали христианского погребения, не отпевали. Неприкаянные души превращались в нежить, обитая недалеко от упокоения тела. Видимо, и она распрощалась с жизнью в этом лесу. Тело нежити было в дряхлых, истлевших одеждах.

Нежить подняла руки, явно намереваясь схватить Первушу за горло, при этом не издавая ни звука. Паренек концом посоха ударил, как копьем, в лицо. Хрустнули кости, чавкнуло, из нанесенной раны хлынул гной. Первушу едва не стошнило от отвращения, но нежить лишь покачнулась от удара. Первуша вспомнил слова Коляды, что нежить нечувствительна к боли, не имеет разума. Убить ее можно, разрубив на куски или уничтожив в огне. Только разрубить нечем. Посохом можно наносить удары, ломать кости, но нежити это как слону дробина. С собой ни ножа, ни другого оружия.

Первуша бросился назад. Купец стоял на дороге рядом с узлом Первуши. Увидев бегущего к нему паренька, едва сам не задал стрекача.

– Да погоди! У тебя топор или длинный нож имеется ли?

– Есть топор, на передке телеги, под рогожей. Как же без топора? От татей защита, дров на костер нарубить.

– А что же против нежити не применил?

Купец плечами пожал.

– Жди, – бросил Первуша.

Нежить стояла там, где ее ударил парень, поводила в стороны руками. Не чувствовала человека, не знала, куда идти. Первуша обежал ее стороной, к телеге кинулся, руку под рогожу запустил. Нежить повернулась в его сторону, сделала шаг, другой. Где же топор? Первуша рогожу в сторону рванул, увидел топорище, ухватился. А запах мерзкой твари уже накатывает сзади. Повернулся резко, а нежить в трех шагах. О, какая прыткая оказалась. Первуша на телегу взлетел, ударил топором по протянутой к нему левой руке, отсек по локоть. Из обрубка гной зловонный сочится. А нежить ни звука не издала. Никаких эмоций! Вспомнил – нет у нежити чувств, как и боли не чувствует, тело-то мертвое.

Нежить еще шаг сделала. Первуша сверху топором по голове ударил, развалив на две части, как тыкву. Нежить в его сторону руку уцелевшую тянет, пытается схватить. Первуша и эту руку отсек. Соскочил с телеги, оказавшись слева и немного сзади от нежити, и пошел рубить. Удар за ударом следовал, куски мертвечины падали на землю, а стояла тварь! До самых стоп рубил, сам гнильем обрызгался. Остановился, когда мелкие куски остались. Топор отшвырнул. Мерзость, все провоняла. Одежду теперь на выброс, не отстираешь, и самому срочно вымыться надобно.

Крикнул купцу: