В каждом владении несколько печей – на поварне для приготовления еды, в самой избе для тепла, в бане, на скотном дворе – те же отруби запарить. Не уследил кто за печкой, выскочил уголек на пол, и пошел гулять «красный петух» по улице. В случае пожара сбегались все, не чинились – беден или богат хозяин. Черпали воду ведрами из колодцев, становились цепочкой, емкости передавали. Не удастся избу либо амбар погасить, погорельцами вся улица будет, а при сильном ветре и вся слобода или посад. Случались годы, когда города выгорали полностью, даже Москва не избежала сей ужасной участи. Не унывали, рубили ровные деревья в ближних лесах, возводили новые избы. Одно плохо – люди гибли, скот.

Вот и сегодня вечером Первуша увидел страшную картину. Сам недавно едва не сгорел в избушке Коляды, представление имел. Но то поджог был.

Через три дня Поздей возвратился, товар совместно в амбар снесли, поужинали. Пока Пребрана по поварне хлопотала, Первуша к Поздею подступился:

– Видение мне было: пожар в городе будет. Сильный, несколько улиц сгорят. Увез бы ты товар в другое место, Поздей, и сам там пересидел.

– В голое поле ехать предлагаешь?

– Ну, тогда не обижайся, а только уйду я из города завтра.

– Белены объелся? Эка выдумал – сон увидел!

– Отдай, Поздей, что заработал я. Опосля нечем расплачиваться будет.

Купцу слова Первуши не понравились. А сказать против нечего. У парня в лавке чисто всегда, не ленится, с покупателями приветлив, выручку честно сдает. Жалко отпускать хорошего работника, но не холоп Первуша и не закуп – вольный человек. Отсчитал купец медяки.

– Пожалеешь, не юродивый, что сон в руку был.

– Утром уйду, Поздей, и тебе советую.

За месяц, что в доме купца Первуша прожил, только и приобрел, что несколько пучков сушеных трав. После завтрака с Поздеем и Пребраной попрощался, из города вышел, отойдя изрядно, обернулся, долго на город смотрел. После пожара отстроят город, конечно. Но прежним он уже не будет.

Побрел по Изюмскому шляху куда глаза глядят. Несколько дней о хлебе насущном можно не думать, медяки в узелке позвякивают. А, как говаривал Коляда, будет день – будет пища. Руки-ноги целы, голова на месте, а на шею хомут найдется.

Встречались на пути небольшие хутора, на две-три избы, но Первуша туда не заходил. Со шляха видно – бедность и нищета, у таких кусок хлеба попросить язык не повернется. За полдень притомился, сел под ольхой отдохнуть. Весна уже в полные права вошла, еще не жарко, но уже тепло, солнце пригревает, зеленая трава-мурава пробилась. На дереве почки полопались, листики молодые, нежные распустились.

Красота! Не то что унылая осень. Нравилась Первуше природа. Был в городе – не его. Дым из многочисленных труб, на всем тонкий слой пепла, пыли. На улицах народу полно, гомон.

Даже придремывать стал, подложив узелок с драгоценными книгами под голову. Вдруг голос нежный, девичий, как колокольчик:

– Не спи, путник, жизнь проспишь!

Вмиг сон слетел. Голову поднял – на ветке полуденница в полупрозрачных одеждах, вся невесомая.

– Берегиня, ты ли это?

– Я, парубок.

И исчезла, как и не было. Первуша головой повертел. От какой напасти его берегиня предостерегала? Вот она! К нему медленно приближалась девушка с длинными волосами. Первушу беспокойство охватило. Откуда здесь, в пустынном месте, взяться девице? А еще почувствовал – холодом от нее веет. Сразу вспоминать стал, что Коляда о нечисти говорил. Русалка? Так поблизости ни озера, ни пруда, а они от воды далеко не отходят. Шишига под видом знакомого или родственника является. Кикимора – мала ростом и выглядит старушкой. Пожалуй – мавка. И угадал. Девица, подойдя ближе и глядя Первуше за плечо так, что хотелось обернуться, жалобно попросила:

– Путник, нет ли у тебя гребешка, волосы расчесать?

Мавками, или навками, являлись малолетние девочки, умершие некрещеными или задушенные матерями. Их забирали русалки, унося в подводный мир. Мавки мстили людям за раннюю смерть. Хорошей защитой от мавки был чеснок или полынь. Их резкий запах отпугивал эту нечисть. Да не было с собой.

Гребешок деревянный у Первуши был, как без него, когда волосы расчесывать надо, чтобы в колтун не сбились. Вытащил гребешок, бросил мавке в руки.

– Благодарю, путник!

Мавка волосы расчесывать начала, у Первуши холодок по спине. Нечисть убить почти невозможно, только обмануть или защититься наговором. А еще был способ – брызнуть водой и сказать: «Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа». Однако это может сделать человек, сам крещеный. Тогда мавка может обратиться в ангела, при условии, что мавкой стала не больше семи лет назад. И брызнул бы, пока вода в баклажке была. Даже ножа нет круг вокруг себя очертить, сказать: «Чур меня!» Нечисть через такой круг ступить не может. Неуютно себя Первуша почувствовал. Несуразица – от Коляды о нечисти и нежити знал больше других людей, а защититься нечем. Понял – не готов пока встречаться с темной силой. Поторопился из города Ельца уйти. За монеты и чеснок купить можно было, и нож. Не продумал, а если бы не мавка встретилась, а, скажем, мужики диканьские или лешаки?

Долго мавка расчесывалась, но не приближалась к Первуше, чему тот был рад. Потом повернулась. Первуша едва не вскрикнул. На спине у мавки кожи нет, все внутренности видны. Жуткая картина! Но все так, как говорил Коляда. Тогда верилось слабо, думал – далеко это все от него. Человек же всегда верит в лучшее: что не заболеет, в беду не попадет. А выходит – правда все, и нечисть рядом появляется в самый неожиданный момент. На будущее урок – не расслабляться никогда.

Мавка ушла, не оглядываясь. Первуша рукавом вытер внезапно вспотевший лоб. На сей раз пронесло, но все время везти не может, надо готовиться. Людей, встретивших нечисть или нежить, не так много в живых оставалось. Встречались многие, но только избранные могли потом о встрече поведать, да и то близкой родне. Скажи постороннему, разболтает, люди сторониться начнут, как чумного. Только нечисть не заразна.

Первуша узелок и посох подобрал и на шлях. Дойдя до ближайшего села, сразу на торг. С городским по величине не сравнить, но все нужное нашел. В первую очередь нож. У оружейника-кузнеца выбор большой. Но боевой Первуше не нужен, почти в локоть длиной, и обеденный, с ладонь, тоже. Остановился на среднем, пядей десять. К нему и ножны деревянные прилагались. Денег хватило на несколько головок чеснока и ночевку с харчами на постоялом дворе. Такие дворы для людей проезжих на всех крупных дорогах стояли, особенно на перекрестках. Вот и этот на пересечении двух дорог стоял. Первуша снял самую дешевую комнату – угловую на поверхе и без окон. К ночи все комнаты забиты сделались проезжими. Большинство торговый люд, но были и паломники в монастыри, и служивые.

В мошне деньги были на скромный завтрак, и Первуша вечером не поел, хотя хотелось. Выпил водички, спать улегся. Далеко за полночь проснулся от шума. Купцы бузят? Не должно быть, люди сурьезные, делом заняты. А уж их холопам, бывшим ездовыми в обозах, и вовсе после трудов праведных только в людской отоспаться. Людская располагалась на первом этаже, обочь от трапезной. Большая комната, сплошь уставленная широкими лавками, где и почивал простой люд.