Позади Венди стоял папа, а прямо за ним – Роберт. Они обменялись взглядами, полными внезапной искренней и взаимной ненависти.

Роберт оказался бледным, худым и сутулым мальчишкой с темными волосами. Лицо у него было узкое и острое, и выглядело мрачным. Джинни гордилась своим умением разгадывать людей по их внешности и видела, что каждая черта в облике Роберта говорит о подозрительности, замкнутости и недоверии. Он был на несколько сантиметров выше ее, и Джинни невольно выпрямилась и вскинула подбородок, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Повисла секундная тишина, пока брат и сестра изучали друг друга, а потом Венди вдруг воскликнула:

– Ого! Это что тут такое? Ты для нас накрыла чаепитие?

– Джинни, покажи Роберту, где у нас ванная и туалет, – попросил папа.

Он волновался. И ни слова не сказал о том, сколько труда, должно быть, вложено в подготовку чайного стола. Джинни кивнула.

– Сюда, – холодно сказала она Роберту, проходя мимо него на кухню.

В коридоре стоял потрепанный чемодан и пыльная картонная коробка с кассетами. Разве у него нет больше вещей? Джинни снова растерялась, почувствовав что-то вроде жалости.

– Мне очень жаль, что твоя мама умерла, – сказала она, не поднимая глаз.

Роберт промолчал. Сначала Джинни решила, что это грубо, но потом заметила отразившееся на его лице глубокое горе.

– Это твоя комната, – продолжила она, открывая дверь на лестницу, – ванная и туалет – там. Внизу тоже есть туалет.

Он кивнул, так и не проронив ни слова.

Возвращаясь обратно, Джинни бросила быстрый взгляд на коробку кассет, но имена на ярлычках были ей незнакомы. Снова провал.

– Джинни, чайный стол великолепен, – заметила Венди Стивенс, намазывая скон маслом.

– Спасибо, я подумала…

– Здорово, милая, – добавил папа.

Он сидел на траве, а Венди заняла шезлонг. Когда Джинни вошла, она бросила на нее быстрый взгляд, но папа ни на кого не смотрел.

– Твой папа сказал, ты по вечерам работаешь, – сказала Венди. – Сегодня тоже?

– Нет. Я взяла отгул. И я просто помогаю на кухне в ресторане, ничего особенного.

– Хорошо, я как раз думала, что мы могли бы поболтать, пока я не уеду.

– Точно. Ладно. Вы сегодня уезжаете в Ливерпуль?

– Приходится. Завтра утром у меня много дел. А вот и Роберт…

Он устроился на траве: достаточно далеко от Джинни, достаточно близко, чтобы все еще считаться частью их группы.

– Присоединяйся, – сказал папа. – Джинни постаралась на славу.

Ох уж эти слащавые похвалы, от которых зубы сводит! Может, лучше было бы провести день в компании Энди или Стюарта, приехать позже и вести себя, как обычно. Когда пытаешься проявить дружелюбие, всегда рискуешь оказаться в неловкой ситуации. Проще было бы проявить эгоизм и показать Роберту, что его тут никто не ждал.

Джинни и представить не могла, что многие из этих бунтарских мыслей отражались на ее лице, сколько оно сейчас выражало злости, не знала она и о том, что теребит в руках бумажную салфетку, то складывая, то расправляя ее, то складывая, то расправляя, опустив глаза и глядя в пустоту.

Но все это не укрылось от взгляда Венди Стивенс. Она встала, отставив тарелку в сторону:

– Джинни, покажи, пожалуйста, в каком именно ресторане ты работаешь.

Джинни вздрогнула и кивнула.

– Хорошо, – сказала она, поднимаясь на ноги.

Роберт скосил глаза, наблюдая, как они уходят. Но так и не сказал ни слова.

– На самом деле мне не хочется смотреть на ресторан, – сказала Венди, стоило им выйти на улицу. – Поэтому можем пойти куда угодно.

– Если хотите, можем спуститься к пляжу.

– Замечательно.

Пока они шли, Джинни вела пальцами по теплым камням стены у дороги.

– Знаете, какое у меня сейчас ощущение? – сказала она спустя пару минут.

– Расскажи мне.

– Как будто к нам кто-то вторгся. Он чужой. И не хочет здесь находиться. И ненавидит меня.

– Перестань себя жалеть.

– Я и не жалею, честно. Вы разве не заметили, как он на меня смотрит? Впрочем, мне все равно, что он там думает. Это не изменит…

– Не изменит чего?

– Моего отношения. Я его ненавижу.

– Уважаю твою честность.

– Я бы ненавидела его в любом случае, даже если бы он не приехал к нам, даже если бы не был моим братом, даже если бы он был посторонним. Бывают люди, которых инстинктивно ненавидишь – и неважно, какие они, просто с этим ничего нельзя поделать.

Джинни с вызовом посмотрела на Венди, почти ожидая, что та сделает что-то, как-то накажет Джинни за эту ненависть. Но она продолжала медленно идти рядом, слегка прищурившись от солнца.

– Что тебе рассказал отец? – спросила она.

– Что он мне врал, – ответила Джинни. – Понимаете, я уже никому не могу доверять. Прошло столько лет, столько времени, и только в воскресенье он мне сказал, что никогда не был женат на моей маме. Он был мужем мамы Роберта.

– Верно. И они так и не развелись. Даже не зафиксировали свой разрыв юридически. Это он тебе сказал?

– Нет.

– Он рассказал тебе что-нибудь о твоей матери?

– Ничего нового, кроме того, что не был на ней женат. Я уже сомневаюсь, существовала ли она вообще или он просто ее придумал. По его словам, она училась в художественной школе, понимаете… И для меня это было очень важно, потому что я тоже хочу быть художницей, это главная цель в моей жизни.

– Главная?

– Главная и единственная. Потому что я думаю, что похожа на нее, похожа на маму, и делаю это ради нее – воплощаю то, что она не смогла. Я собираюсь стать взрослой, прожить жизнь, быть художницей – делать все то, о чем она мечтала. И если окажется… Слушайте, я знаю, это может прозвучать высокомерно или ужасно, но… если она на самом деле не писала картины, а работала помощницей в магазине или вроде того, я буду чувствовать себя обманутой. Когда твоя мама – художница, тебе есть, чем гордиться и к чему стремиться. Это дар, который можно унаследовать. И сейчас это особенно… Сейчас, когда появился он. Роберт. Он ведь… ну, настоящий. У меня нет ничего, кроме нее. Потому… потому мне так важно все это.

Они медленно шли к пляжу. В траве у подножия стены трещали насекомые, впереди, за дюнами, солнечные лучи окрашивали морскую гладь в бронзовый цвет.

– Я просила его все тебе рассказать, – заметила Венди. – Поступи он иначе, это было бы несправедливо по отношению к тебе. Но твой отец ужасно себя чувствует. Роберту шестнадцать, он мог остаться в опеке еще на пару лет, пока не окончит школу, но твой папа решил, так будет лучше…

– А Роберта кто-нибудь спросил, чего хочет он сам?

– Да. Я спросила. Естественно. Но он был не в том состоянии, чтобы самостоятельно принимать такое решение. Они с матерью были очень близки.

– Но у меня больше никого нет, правда? Никаких больше братьев и сестер, которых держат от